Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Мне кажется, я могу рассказать о ее героине много больше, чем увидел на сцене. Я зримо представил себе, как Гила устало возвращается по вечерам в свою пустую, темную квартирку, где-то в тель-авивском переулке, долго стоит у зеркала, напряженно вглядываясь в свое беспощадно увядающее лицо. Потом ложится спать в холодную девичью постель, долго не может заснуть и глотает таблетку. Вижу, как она встает в пять часов утра с неизменной, вот уже шестьдесят лет, надеждой, что именно этот наступающий день наконец принесет ей счастье… Делает гимнастику у открытого окна, ярко красит губы, надевает лучшее свое платье, примеряет у того же жестокого зеркала кокетливую шляпку с сиреневым матерчатым цветком и, как примерный служащий, отправляется на свою неизменную скамейку на берегу моря, где сидит часами, ожидая хотя бы мимолетного разговора с первым случайным прохожим.

На этой скамейке Гила знакомится с другой одинокой пожилой женщиной… и получает от нее праздник на один вечер: приглашение на кофе.

…Все это есть, и всего этого нет в скромной пьесе.

Змея, которая не может сменить кожу, погибает.

То же и дух, которому не дают сменить убеждения.

Чтобы играть, она учила иврит по особой ею самой придуманной системе. Учила упорно, самозабвенно, заснув однажды на скамейке парка…

Чтобы уберечь память, не заглядывала в колодец прошлого. И зачем? Израиль – неизмеримо глубже. Глубокий колодец времен человеческой истории. Времен Иосифа и его братьев…

Она и черпала из этого колодца.

Радовалась встрече и работе с Юрием Петровичем Любимовым.

Радовалась, играя на идиш в Израиле, и еще больше, – выступая с концертными программами в стране и за рубежом. Десятки концертов! Сотни восторженных рецензий, немало денег, собранных за границей на благотворительные цели – для двадцати шести больничных касс! Но кто скажет, почему вино художника отравлено вечностью?

Муж Этель – Лев Коган, один из первых учеников Арама Ильича Хачатуряна, написал музыку к четырем балетам, к пятидесяти драматическим спектаклям, шести мюзиклам (в том числе, специально для Этель мюзикл «Рим, 17, до востребования», который пользовался успехом в сорока театрах!), произведения для симфонического и камерного оркестров. Долго перечислять.

Не уверен, что в год его приезда в Израиль весь Союз композиторов вместе взятый имел такой «творческий» список… Когда был на последнем курсе училища Гнесиных, в его дипломной работе обнаружили интонации израильского гимна и выгнали из училища.

Конечно, позже «простили», реабилитировали.

Не простил он…

Этель Ковенская и Лев Коган получали и в Израиле престижные премии и награды. Но славу богу, никому ничего не должны – ни Кремлю, который не удостоил артистку Этель Ковенскую звания (и правильно, нелепо, например, Федерико Феллини назвать народным артистом Италии), ни Кнессету или премьер-министру Израиля…

Этель Ковенская приобщилась к кругу имен, которые не канут в потоке времени. Для тех, кто вступил в этот круг, уже безразлично, кто в нем стоит выше, а кто ниже другого, потому что в известном смысле тут все равны – все стоят высоко. А я просто очарован актрисой Этель Ковенской как юноша, и мне во что бы то ни стало нужно, чтоб она стояла выше всех.

Свободный, независимый талант, ответственный только перед самим собой и Его Величеством Театром…

Театр! Если бы тебя было вдвое! Если бы тебя было вдесятеро!

Господи мой Боже!

Даруй Ей счастье еще и еще выходить на сцену. Сыграть удачную роль, которая докажет, докажет ей, только ей одной, что она – это Она.

Все другие это давно знают.

1

– И когда пришел наш корабль в Яффо, явился какой-то еврей и сказал: «У меня жить будете, маленький ребенок – не помеха».

Этот еврей выманил у нас все, что было. Бабушка подарила мне часики, сережки, золотую цепочку – все забрал. Муж сказал: «Он нас раздел, в чем выйти на улицу?»

Все же вскоре поехали в Иерусалим. Вступили в «Рабочий батальон». Веселая жизнь! Беззаботная… Работы полным-полно: строили шоссе и еще… какие-то стены… Они заслоняли горы, чтобы потоки с гор не смыли шоссе. А после три года – безработица. Поехали в Иерихон. Жара – страшная. С четырех утра таскали воду на старых мулах, купленных по дешевке в английском интендантстве… Сегодня у нас в Доме престарелых живут люди, ничего не делают! Только в лавку бегают, кушают, спят… А в Иерихоне Иегуда Копилевич кричал: «Работать! Работать! Потому что приедут евреи – у них не будет выхода, они приедут – ничего, что царя сбросили! И никто не захочет жить, как вы…»

Уже лет десять, как работал первый в Израиле и в мире кибуц «Дегания». «Делать все своими руками» – такой там был девиз! А сейчас – притворство и лицемерие!..

…Мы с женой приходим к ней чаще всего по пятницам. Смотрим, как зажигает субботние свечи. Руки ее распростерты. И кажется, будто кроме обязательных слов молитвы она сейчас выдохнет: «Изыди! Изыди!» Скажет мне: «Убирайся из страны своей, с места твоего рождения, из города, в котором ты родился и жил и прожил все свои годы, «в землю, которую я укажу тебе», – куда глаза глядят!»

Из земли той я убрался.

Пришел ли к самому себе?

Пришли ли мы все к самим себе?

– Бог любит поиграть с человеком, – говорит она. – Ох любит…

Шире Горшман – девять десятилетий и еще четыре года.

Старость…

Как невесело назвал ее Шарль де Голль: кораблекрушение. Впрочем, сама Шира больше солидарна не столько с государственным деятелем Франции, сколько с любимой артисткой Фаиной Раневской: «Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить как восемнадцатилетний человек», так что «старость – это просто свинство!».

Шира только иногда сокрушается:

– Господи, уже все ушли, а я все живу… Все, все коммунары ушли, от них я этого, право, никак не ожидала…

Ну, о коммунарах – после.

Пока – о преодолении старости, ибо старость так же многообразна, как и старики. Один случай не похож на другой. И встречают старость по-разному. Сама Шира может прочесть по памяти большой кусок из любимых «Казаков» или «Хаджи-Мурата» Толстого, из Чехова (тоже любимого), обожает Иегуду Галеви, стихи Давида Гофштейна, Меера Хараца, а свои новые рассказы на идиш и просто читает от начала до конца наизусть, да еще переводит одновременно на русский язык.