Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

Отец тоже меня узнал и так и светился — просвечивал своим единственным глазом, как рентгеном. Потому, наверное, и в рентген-техники пошел, чтобы видеть людей даже лучше, чем двумя глазами.

Он работал в больнице и был в белом халате, в котором его принимали за доктора. Особенно когда выносил еще мокрый из ванночки снимок и рассматривал на свету ребра или череп, в котором было видно какое-то «турецкое седло».

— Ну, что там, Кузьмич? — спрашивал врач, который приводил больного.

— Турецкое седло в норме, — отвечал отец и вешал снимок на специальной прищепке высыхать.

В промежутках между снимками в кабинет заходили еще какие-то врачи в белых халатах, чтобы посмотреть на меня и сравнить с отцом, который шутил, смеялся, успевая кому-то отвечать, что «турецкое седло в норме».

Потом мы пили чай с осенними помидорами и деревенской колбасой, на запах которой заглянул друг отца в белом халате. На лбу у него было круглое зеркало, которым он сразу нацелился на колбасу:

— Дома-ашняя, — безошибочно поставил диагноз. — С чесночком…

— Ты, Ефимыч, никакой ни ухогорлонос, а ухогорло… рот… — радостно встретил его отец, нарезая скальпелем еще колбасы.

— На вашем месте я бы все же дверь закрыл, — по-доброму так посоветовал Ефимыч, — а то бродят тут разные…

— Ухогорлороты… — не утерпел, конечно, я (с невидимыми турецкими седлами, которые может видеть только мой отец).

Последнее, правда, озвучивать не стал.

— Способный парень, — сверкнул на меня зеркалом Ефимыч. — Надо будет с нами на рыбалку взять. Посмотрим, как умеет червяка на крючок насаживать.

Ефимыч тоже был способный. Словно с помощью этой штуковины на лбу заглянул внутрь.

Летом мы с мамой действительно ходили на рыбалку. Целых два раза. Для нее это был, конечно, подвиг. Но мужское воспитание требует жертв. А именно мужского воспитания, как считала мама, мне и не хватало. Дед не в счет. Он утром уезжал рано, а вечером его уже совсем готового привозила лошадь Эльза. Она терпеливо ждала перед воротами, когда я запущу ее во двор. Ноги деда лежали на сиденье, а остальная часть на грязном от угля днище телеги.

Я распрягал Эльзу, отводил в стойло и задавал корм. А дед через какое-то время приходил в себя и прокрадывался ночью в дом, чтобы рано утром снова ехать на заработки. Или — «на калым», как говорила бабушка, которая называла или, точнее, обзывала деда «биндюжником», когда заставала его трезвым. На что дед гордо уходил к своей лошади Эльзе, которая его никогда не ругала.

«Биндюжники» — это была тайная организация извозчиков, которые с раннего утра собирались на «бирже» за базаром, где их нанимали что-нибудь отвезти-привезти.

Если деду удавалось заработать, бабушка готовила борщ с мясом, если с калымом не везло, борщ был с килькой в томате или с фасолью, которая заменяла и рыбу, и мясо.

Когда деда забрали прямо с «биржи», Эльза через весь город пришла домой одна. А в сене, под сиденьем, потом нашлись деньги. Они были комком, словно выпали из крепко сжатого кулака.

…Два часа по проселочной дороге и на рассвете добирались до ставка. Над ним висел клочковатый туман, в котором еще только начинали просыпаться первые лягушки. Весь берег был усеян засохшими кизяками и следами от копыт на вытоптанной траве.

Я сбегал с пригорка к воде, с ходу начинал разматывать донки, наживлять червяков и, стараясь не запутаться в леске, забрасывал снасть подальше в туман. Оставалось только навесить шарики из похожего на пластилин чернозема и, затаив дыхание, ждать, когда шарик дрогнет, а потом выстрелит своим черноземом наугад в кизяки.

Так обычно клевал окунь — смело и жадно, как и полагалось хищнику, не задумываясь об опасности. Если шарик начинал вести себя странно — провисал, покачивался, снова натягивался, — это мог быть рак или лягушка, которая тоже не прочь поживиться червяком.

Незаметно туман рассеивался, и от солнца окончательно просыпалось все вокруг. И сразу начинали свой концерт лягушки, которые высовывали из воды головы и надували от старания прозрачные пузыри. А это значит, что скоро клев закончится, и можно подсчитать улов. Но я и без подсчета знал — четырнадцать окуней, не считая одного рака, которого я выпустил.

Остальное мужское воспитание взяла на себя улица, все игры которой готовили к войне. К жестокой войне до победного. Поэтому и игры были жестокими.

Я умел виртуозно пользоваться ножом, который надо было бросать с переворотом, и с колена, и с плеча, и с носа, и с головы, а проигравший должен был зубами выгрызать землю, чтобы добыть старательно забитую рукояткой ножа спичку (и этот вкус земли я отчетливо помню до сих пор).

Мы стреляли из луков, сражались на мечах, пускали друг другу из носа кровь, взрывали набитые серой от спичек болты с гайками и ключи с гвоздями, делали дымовухи, запасались оружием, чтобы в момент икс стать на пути врагов — таких же пацанов с верхнего города. Или дикой орды с окраин «балки», чтобы отстоять нашу улицу Клинцовскую и Карабинерный переулок, который зимой превращался в ледяную гору, и на эту гору покушались завистливые соседи.

И этот день икс рано или поздно наступал, когда в Карабинерный переулок, звеня оружием и прочими железяками, вторгались чужие с верхнего города.

Но мы были готовы и встречали их «свиньей».

Впереди, в тельняге, с сумасшедшими глазами, насмерть стоял хромой Кеша, который со свистом раскручивал над головой цепь с шипастым ядром на конце.

По краям, выставив перед собой пики с заточенными до блеска наконечниками, подстраховывали братья Зоричи. За ними с палками, щитами и мечами, с победными криками рвалась в бой остальная пехота.

На какой-то миг все замирало на высоте предельного излома, но этого мига хватало, чтобы понять, что будет с тем, на кого первым обрушится Кешино ядро…

И — враг бежал…

А хромой Кеша и не собирался догонять. Во-первых, потому что хромой. Во-вторых, пока над головой раскручивается смертельное ядро. Причем, не смог бы бежать ни вперед, ни назад, и эта безысходность решала дело.

Нашествие «казаков» с «балки» мы разгоняли еще на подступах к дому старого китайца Линя, который выскакивал с обнаженной саблей и что-то душераздирающе кричал на непонятном языке. Наверное, с таким криком ходили в атаку. Говорили, что китаец Линь воевал в коннице Буденного, который наградил его саблей с надписью «За храбрость!»

…В тот день я был почти счастлив. Отец надавал мне каких-то запчастей и подарил хромированный микрометр для измерения толщины всего. К примеру — лески, проволоки, тетрадного листа (дома я измерил даже седой волос бабушки). А еще показал трофейный радиоприемник «Radione», который принес отремонтировать его друг Ильин. Этот приемник был тоже придуман для войны, а точнее — для шпионов и диверсантов, которых забрасывали в нашу страну, чтобы узнать главную тайну.