Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

Я рыдала, мучилась, надрывалась. Улетай уже в Дрезден, Вероника, не мучай родителей своими истериками и сомнениями. И тут в приоткрытое окно влетела бабочка. Не просто бабочка-капустница, а большая такая бабища с красно-черными крыльями. Села на стол напротив меня, расправилась. Ну я и прекратила рыдать, молча вылупилась на нее. А она, милая, хлопнула крыльями и улетела обратно на улицу. Да это знак — все будет хорошо, душенька. Расслабься и живи.

Одна капля — секунда. Рвано бежит время, неудобно. И тут начался секундный дождь. Он бил по голове, по носу, напоминая, что времени мало осталось, скоро или улетать, или… Побежала по мокрым улицам, как бежала всю жизнь, понимая, что просто так не бегут. От чего ты убегаешь? От себя, дорогуша, от себя. Менталитет здесь ни при чем. Нет у тебя врагов. Прими людей такими, какие они есть, и себя прими. Пошла ускоренным шагом… И вписалась в парня. Да так хорошо, что оба лбами стукнулись. И ходили потом, как два однояйцевых близнеца. А пока я улеглась на сыром тротуаре и взвыла от боли. На небе была сплошная подушка из облаков — красиво… Меня подняли, поставили на ноги и осмотрели мой лоб. Дурной какой-то романтизм. Парень купил мне пластыри и анальгин в той самой аптеке, в которой встретила я тогда ребят-предпринимателей. Отказалась идти в травмпункт, все нормально, не болит уже. Но парень довел до дома, нашел меня в соцсетях. И каждый день спрашивал — как и что, есть ли шишка. Так я встретила своего человека.

Шла по улице, спотыкаясь и оступаясь. И все размышляла, правильно ли я сделала, что отказалась от предложения бабушки улететь в Дрезден. Отказалась из-за случая с бабочкой. Я верю бабочке, понимаете? И Даниилу верю. Вот как, оказывается, зовут парня, с которым мы столкнулись на улице. А имя-то какое! Означает буквально «судья мой Бог». А пока я мысленно примеряла фамилию Даниила, навстречу мне шел потомственный, судя по виду, пьяница. Ну шел и шел. И вдруг, проходя мимо, гаркнул мне в лицо:

— Правильно все, правильно!

И, откатившись по инерции в сторону, пошел дальше.

Как вы поняли, я осталась. С сестрой, котом Максимумом и Даниилом. Друзья, если вы нашли свою любовь, близких вам людей, но еще спрашиваете себя, как полюбить Россию, то вот мой ответ на этот большой риторический вопрос: расслабьтесь. Расслабон — наше все! Живите спокойно. Примите наконец мир и людей, какими бы они ни были. И себя примите. А Россия — она ведь как младшая сестра — достает постоянно, но и радости в ней много.

Скрежетало не железом о причал, а у Крысина в голове, словно голова его была составлена из плохо подогнанных, внахлест, кусков жести.

Но катер они подали вовремя.

Бывший рыболовецкий мотобот, резиново поскрипывая, терся левым бортом об автомобильные покрышки. Рыбой он всерьез давно не промышлял, а был свежевыкрашен и пристойно ухожен для прогулочных нужд.

Пахло соляром, железом и синей краской. Под сходнями сумрачно и смачно хлюпала вода.

— Рыбин, Рыбин, Рыбин, — представлялся входящим на борт капитан в военно-морском застегнутом черном бушлате и лихой капитанской фуражке, натянутой по самые уши, — ветер с севера, от истока Ангары, дул резвый.

Пуговицы бушлата были начищены, лицо Рыбина источало преувеличенное радушие, которое, впрочем, не помогало скрыть следов вчерашних злоупотреблений. Глаза его, стесняясь, предательски бегали.

Крысин с Рыбиным приняли на борт пятерых пассажиров: полноватую женщину, двух мужчин средних лет, приезжих, и пару очень похожих на сестер местных девушек.

Рыбин, будучи капитаном, мотористом и матросом в одном лице, сам отдал концы и чинно проследовал в рубку. Тут же и отчалили, набирая скорость против набегающих волн.

Пассажиры, как обычно в начале пути, выстроились полукругом на носу и пристально всматривались в туманную пока даль, скрывавшую противоположный, высокий и скалистый байкальский берег.

— А вот когда тебе будет страшно? Что ты будешь делать? — продолжая начатый еще на берегу разговор, сказала-спросила Елена Павловна, улыбаясь всем своим круглым добрым лицом.

Симпатичные сестренки Крафт переглянулись и посмотрели на Степана Аркадьевича.

Поправив круглые очки и огладив короткую бороду, Степан Аркадьевич в ответ поинтересовался:

— Только мне?

— Ну… — задумалась Елена Павловна.

— Один — спрячусь…

— Кругобайкальская железная дорога, — воспользовавшись паузой, встрял в разговор Андрей Валентинович, лысоватый и явно самый умный, с печалью интеллекта во взгляде, и продолжил с интонацией электронного навигатора зачитывать с экрана айпада, — на самом сложном участке в восемьдесят пять километров от порта Байкал до Култука насчитывает тридцать девять туннелей, общей протяженностью восемь тысяч девятьсот девяносто четыре метра, и шестнадцать отдельно стоящих галерей, около четырехсот семидесяти водопропускных сооружений и виадуков, мостов, труб, порядка двухсот восьмидесяти комплексов подпорных стенок различного назначения…

— Допустим! — Елена Павловна смело вскинула глаза с длинными ресницами. — А если не один?

— На каждый километр дороги было истрачено около вагона взрывчатки, — завершил свой познавательный экскурс Андрей Валентинович, улыбнулся и недобро посмотрел на Степана Аркадьевича.

— Не один — спрячу, — Степан Аркадьевич чувствовал, что случайный разговор начинает приобретать оттенок двусмысленности. — Главное — чтоб глаза светились, — добавил он примирительно.

Сестры Крафт вновь переглянулись — уже не так коротко, более внимательно, и задержали взгляды друг на друге.

Вдалеке сквозь светлеющий туман впервые проявились каменные очертания другого берега.

Все замолчали.

Низкий ветер вскоре загнал их вниз, в каюту, освещенную двумя рядами иллюминаторов по бортам и одинокой лампочкой под потолком.

Величественный в тесноте каюты Крысин колдовал над кастрюлей с закипающей водой.

Его крупную голову, едва не упиравшуюся в потолок, венчал немыслимый темно-вишневый берет, всем откуда-то смутно знакомый.

— У Рембрандта была огромная коллекция одежды. Он любил в нее наряжаться сам и наряжать гостей, — сообщил Крысин, бросая в воду лавровый лист, горошки черного и белого перца и посыпая в кастрюлю одну за одной, неравными щепотками, разные травки. Запах по каюте витал влажно-пряный и немного наркотический.

Под столом стоял ящик водки.

В углу дерматинового дивана, застеленного поверх поролоновым ковриком, грудой лежала разноцветная одежда вперемешку с разнообразными головными уборами — впрочем, менее экзотическими, чем рембрандтовский берет Крысина.