Лиза Ко - Беспокойные

Ты злился. Я могла тебя понять. Я тоже злилась. Мне хотелось всё исправить, но я не знала как, не рассказав об Ардсливиле. Мне не хотелось думать об Ардсливиле. Вместо этого я говорила всё не то.

Я рассказывала только Леону, и, хотя прошло уже столько времени, что это, наверно, не имело значения, — теперь меня никто не оштрафует и не отправит в тюрьму за то, как я покинула Америку, — этой информацией мне делиться не хотелось. Если я расскажу Ёну, то всё испорчу. Некоторыми ночами я всё еще просыпалась с мыслями о бетонном поле, одноразовых тарелках с холодной овсянкой — сейчас я не могла даже видеть овсянку; больше никогда не буду ее есть, — и о гвалте сотен женщин, говоривших на разных языках. Мне не нравилось, что об этом знал Леон, что я обнажила перед ним душу. Потому что если он знал, то значит, это явь, а не кошмар, который можно списать на разыгравшееся воображение. Так же разговор с тобой напоминал мне о кошмаре утраты.

Это Леон уехал специально, а не я. Я уехала не специально. Я любила тебя больше всех. Ты мог звать «мамой» другую женщину, но это я была твоей мамой, а не она. Я знала, что лишилась права так говорить, но это никогда не изменится.

В окно раздался стук, и я подскочила в кресле, увидела, как Ён показывает на часы. Я сказала тебе, что мне пора.

Ужин на церемонии награждения Форума бизнес-лидеров Фучжоу проходил в конференц-зале с маленькими окнами под потолком. Стоял май, на улице было тепло, но меня знобило, пока рядом ерзал Ён. На сцене магнат недвижимости распространялся о своем детстве в деревне к северу от Фучжоу, превысив пятиминутный лимит на десять минут. «В голодные годы я еще ребенком познал лишения, — сказал магнат с удивительно веселой ноткой, — когда мать кормила нас жидкой кашицей из риса и воды. В животах урчало, но мы не жаловались».

В мисках стучали палочки. По сервировочным тарелкам скребли металлические ложки. Йи ба говорил, что его семья была такая бедная, что они с братом делили на двоих одно зернышко риса, и меня раздражало, что этот магнат присвоил его историю. Ходили слухи, что он никогда не оставлял еду на тарелке и не пользовался одним полотенцем два раза — слуги уносили ванные принадлежности сразу после использования. Мне хотелось улизнуть в туалет и позвонить тебе, поделиться этим абсурдом.

Между речами выступающих я пыталась следить за разговорами вокруг. Люцзин и Чжао хотели купить домик в горах, а Цайлань сказал, что предпочитает берег моря. Я ответила, что океан лучше, чем горы. Паре рядом со мной я рассказала о нашем ремонте кухни, назвала рабочих, к которым обращались мы с Ёном. «Золотые руки», — сказала я, успокоенная своим городским акцентом, уверенностью в речи. Это черты Полли из Фучжоу, а не Полли, которая жила в Нью-Йорке, носила пятидолларовые джинсы и пользовалась одним и тем же мылом и для лица, и для тела, которая разрешала сыну весь день смотреть телевизор.

— Наш следующий отпуск пройдет в Гонконге, — говорил Ён Цайланю и Нин. — А потом Сингапур и Токио.

— Токио? — спросил Цайлань. — Уже забронировали билеты?

— Руки еще не дошли, — сказал Ён. — Большая загрузка на работе. Но, может быть, зимой съездим в Гонконг. Туда легко добраться. Что думаешь, Полли?

— Конечно. — Я положила себе еще брокколи, но сама почти не чувствовала вкуса. — Чудесно.

— Дайте знать, когда соберетесь, и я пришлю вам список любимых ресторанов, — сказала Нин.

— Отлично. Расскажи, как там? — Но, глядя, как движутся губы Нин, я не могла сосредоточиться на словах. Завтра я позвоню и объясню, что не хотела так неожиданно бросать трубку.

За нашим столом было множество друзей — Чжао и Люцзин, Нин и Цайлань, другие коллеги Ёна с женами. Я оглядела зал и увидела, что этот столик повторяется снова и снова: толстяки в темных костюмах, дамы с помадой и в обтягивающих платьях, тарелки и тарелки еды, пустые пивные бутылки. Я ничем не выделялась. Мое фиолетовое платье шили на заказ, на мне были бриллиантовые сережки и кольцо, золотой браслет из овальных звеньев в виде цепочки. Волосы покрашены и мелированы. Ранее этим вечером, когда я попрощалась с тобой и переоделась в платье, мы с Ёном любовались собой в зеркале спальни. «Смотри, как мы подходим друг другу», — сказала я. Я не могла рассказать ему ни о тебе, ни об Ардсливиле, не могла уничтожить иллюзию, которую мы для себя создали.

Подали первую перемену блюд, и президент Форума — человек в полосатом костюме — представил Ёна, который направился к сцене. Он постучал по микрофону, хотя тот отлично работал, когда говорил президент.

— Я начинал с низов, — сказал он, — как и многие из вас. На пути я встречал множество препятствий и испытаний, но упорно их преодолевал. И теперь я с гордостью возглавляю «Ёнтекс». Скажу без лишней скромности: мы — будущее бизнеса, потому что мы не просто фабрика, мы работаем и на благо общества. Во-первых, предоставляем работу нуждающимся. — Он посмотрел на свои заметки, потом на зрителей. Я безмолвно умоляла его продолжать. — И… во-вторых, мы содействуем подъему торговли. В-третьих, мы подстегиваем экономическое развитие в регионе и повышаем статус бизнеса в Фучжоу.

Под конец он иссяк, но закончил на сильной ноте. Наш стол захлопал, остальной зал подхватил аплодисменты.

— Спасибо, — сказал Ён.

Когда он вернулся за стол, я видела на его лице облегчение. Я положила руку ему на колено. Мы были нужны друг другу. Здесь мое место.

— Ты молодец, — сказала я.

После ужина мы пили кофе в квартире Нин и Цайланя. Женщины сели на угловой диван, мужчины — за длинный обеденный стол. Нин и Цайлань отгородили часть гостиной стеной, чтобы сделать спальню своему сыну — Филлиппу.

Дочь Люцзин и Чжао училась английскому на уровне девятого класса, хотя сама была только в восьмом.

— Она отставала, и тогда мы попросили учителя перевести ее в класс старше, — сказала Люцзин. — Только так и надо — заставлять их стараться.

— С детьми так нельзя, — сказала я. — Им нужно и поощрение.

Нин улыбнулась:

— Поощрять нужно, но в первую очередь нужно быть твердыми. Они должны учиться всему сами.

— Но к чему мы приучаем наших детей, когда вынуждаем жить с неудачами? — Я заметила, как Нин обменялась взглядами с Люцзин. — Мы можем им навредить, повлиять на их дальнейшую жизнь.

— Это в сериалах люди вечно впустую расхваливают детей, — сказала Люцзин. — Но в реальной жизни все по-другому.

— Я говорю о реальной жизни, — сказала я.

— Дети в реальной жизни не такие, как по телевизору.

— Я не говорю про телевизор. Что, у меня не может быть мнения о воспитании детей?

Люцзин подняла брови. Нин встала и одернула платье.

— Прошу прощения, загляну к Филлиппу. Ему уже пора спать, а я уверена, он даже не ложился.