Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Пока он плачет, те, кто сидит в первом ряду, переглядываются, они не понимают, что делать и как реагировать. Кто-то хлопает. Одинокий резкий удар ладони об ладонь. Громкий, он пронзает сердца тех, кто растерянно переглядывается, как слова священника пронзают сердца верующих. Раздается еще один хлопок. За ним еще один. И еще. Аплодисменты в разных концах зала выражают всеобщее восхищение и уважение. Лысый Коротышка плачет. Зал аплодирует ему.

Он встает и улыбается. Вытирает лицо. Аплодисменты продолжаются. Леонард поднимается, салютует ему, остальные следуют его примеру. Все встают, машут, аплодируют, выражают одобрение. Лысый Коротышка улыбается шире, его лицо, его лысый череп светятся от радости – радость этой минуты смешивается с радостью от предвкушения счастливого будущего в кругу семьи. Эта радость освещает мрак его прошлого, в котором полно разных неблаговидных поступков. Я тоже встаю, хлопаю, радостно кричу. Волоски у меня на шее встают дыбом, по спине бегут мурашки. Удачи тебе, Лысый Коротышка. Я не был с тобой близко знаком, но ты показал мне, что значит плакать по-человечески. Ты смелее, чем я, чем остальные тут, чем все мы вместе взятые, удачи тебе. Возвращайся домой, будь счастлив, будь трезвым и свободным, живи той жизнью, о которой мечтаешь! Люби свою жену и детей, и пусть они любят тебя! Удачи тебе, Лысый Коротышка!

Он выбегает из комнаты. Вроде как раньше, да не так. Он улыбается, а не плачет, все смеются, но смеются не так, как раньше, совсем не так. Он выбегает свободным и трезвым. Перед ним простирается прекрасное, светлое будущее.

Аплодисменты и одобрительные возгласы стихают, все радуются и смеются, начинают потихоньку расходиться. Я вижу, как Майлз подходит к Леонарду, хлопает его по плечу, и они вместе направляются к двери. Я беру свой кофе, иду к телефону, захожу в кабинку и закрываю дверь. Поднимаю трубку и начинаю делать звонки. Звоню Брату. Он спрашивает, как мы поладили с Матерью и Отцом. Я отвечаю – лучше, чем ожидал. Он говорит – вот и хорошо, будь молодцом, они приехали, потому что любят тебя. Я говорю – стараюсь, а он говорит – вот-вот, старайся. Я говорю – конечно. Прошу его передать привет Кирку и Джулии, он говорит – конечно. Вешаю трубку.

Звоню Кевину. Кевин живет в Чикаго. Он что-то вопит в трубку, ручаюсь, что он пьян. Мне и противно, и завидно. Он свободен. Он выпивает. Воображаю стакан в его руке, спиртное на его губах, его ощущения, ощущения, ощущения. Спрашиваю – ну, как там Чикаго. Он отвечает – сейчас холодно. Спрашиваю – а мне бы понравилось в Чикаго, как он считает. Он отвечает – еще бы, тут куча темных закоулков и укромных мест, где можно спрятаться. Я отвечаю – не собираюсь я прятаться, собираюсь сесть в тюрьму. Он говорит – ты спятил, старик, на хер тебе тюрьма, не к ночи будь помянута. Я говорю – нужно отсидеть, а когда выйду из тюрьмы, приеду к вам в Чикаго. Он говорит – ну ладно, круто, если чего надо, я всегда помогу, и остановиться можешь у меня, когда приедешь к нам в Чикаго. Я говорю – спасибо, мы прощаемся. Он пьяный. Мне и противно, и завидно.

Звоню ее подругам. Они стали и моими тоже. Эми, Люсинда, Кортни. Разговор со всеми строится под копирку. Как ты – я хорошо. Я как раз вспоминала о тебе – спасибо, очень приятно. Тебе чего-нибудь надо – спасибо, ничего. Говорят сдержанно, напряженно. Словно им известно что-то, о чем не упоминают при мне. Они это чувствуют, я это чувствую. Лучше этой темы не касаться, я и не касаюсь, они тоже. Теперь это не мое дело. Все трое говорят, что любят меня. Не в романтическом смысле, а просто как люди любят тех, с кем вместе многое пережили и перестрадали. Они пережили и перестрадали вместе со мной. Я отвечаю, что тоже люблю их, и это правда. После разговора с ними с тремя я чувствую себя лучше. Не из-за их отношения к ней, а из-за их отношения ко мне.

Со звонками покончено. Я сделал достаточно звонков, теперь весть обо мне разлетится среди тех, кому интересно. Выхожу из отделения, иду по коридорам, вдоль стеклянного коридора, который разделяет мужскую и женскую половину столовой. Высматриваю Лилли, она сидит за столом, с приятельницами. Смотрит на меня. Глаза у нее красные, опухшие. На щеках свежие следы от слез, только что вытертых. Ее руки дрожат. Смотрит на меня так, словно желает мне смерти.

Я не подаю вида, чтобы не рисковать и не выдавать нас еще больше, и так мы себя уже выдали. Но она не отрываясь смотрит на меня. Смотрит на меня так, словно желает мне смерти. Я тоже смотрю на нее, поднимаю руки, опускаю голову и безмолвно спрашиваю – что стряслось, спрашиваю только выражением лица и жестом. Она все так же смотрит на меня. Словно желает мне смерти. Я повторяю свой безмолвный вопрос. Я знаю, что это могут заметить, но мне плевать. Она все так же смотрит на меня.

Беру поднос, встаю в очередь, выбираю запеченную курицу. К ней хрустящая китайская лапша и какие-то овощи. Пока иду к столу, смотрю за стекло. Она все так же глядит на меня. Ее соседки глядят на меня. Весь стол пялится на меня.

Сажусь к Эду, Теду и Матти. Предмет разговора – Эд, который сегодня утром узнал, что завтра его выписывают. Он намерен вернуться в Детройт, снова поступить на свой сталелитейный завод. Он рад и полон надежд. Он знает, что больше профсоюз не будет платить за его лечение, но ему кажется, что в этот раз ему действительно помогло и он сможет вернуться к работе. Ему не терпится поскорее увидеть своих сыновей. Их у него четверо. Он знает, что подавал им ужасный пример, и хочет, чтобы они увидели, как он исправился. Ему кажется, что благодаря этому изменится к лучшему и жизнь сыновей, они не повторят тех ошибок, которые совершил он. Эд настоящий мужчина. Большой, сильный, прочный, как сталь, которую он варит, и я никогда не видел, чтобы он в чем-то давал слабину, но, когда он говорит про своих сыновей, глаза у него увлажняются и тают. Он желает сыновьям хорошей жизни, лучшей, чем у него. Он хочет, чтобы они закончили школу, не попали в тюрьму, поступили в колледж, стали белыми воротничками. Он хочет, чтобы они обзавелись семьями, а потом стали образцовыми отцами семейств. Он хочет им всего того, чего сам был лишен, и хочет оставаться трезвым, чтобы обеспечить им все это. Он говорит – для этого потребуется всего одна вещь – обходить стороной бары. Если только он заглянет в бар, то наверняка напьется. А если напьется, то наверняка затеет драку. А если затеет драку, то наверняка попадет в полицию. Профсоюз не окажет ему поддержки, если он снова попадет в полицию. Эд хочет стать хорошим примером для своих сыновей, чтобы они не закончили, как он. Он понимает, что это его последний шанс. Он рад и полон надежд. Мы доедаем обед. Выходя из столовой, я смотрю сквозь стекло на женскую половину. Лилли там нет. За столом пусто. Не понимаю, почему она глядела на меня так, словно желала мне смерти.