Ведат Кокона - По волнам жизни

— До чего же красива отсюда Корча! — воскликнула Манушате, стоя рядом с Телем и обводя взглядом город.

Они поднялись на холм Рождества Христова и оттуда любовались городом в этот теплый июльский послеполуденный час. Звуки сотен голосов, словно щебет птиц, возносились кверху с улиц и площадей Корчи, а со стороны спортивного поля слышались крики игроков в мяч. Два итальянских истребителя, летя друг за другом на большой скорости, поднялись так высоко в синеву, что были похожи на двух неразлучных жаворонков, потом, словно сорвавшись с зенита, стрелой устремились вниз и снова, с ревом взмыв вверх, кружили в высоте, отрабатывая фигуры пилотажа.

Тель смотрел на них с ненавистью, стиснув челюсти. Он видел их в небе своего города каждый день — со дня оккупации. Ему казалось, что эти фашистские самолеты загрязняют чистое небо его родины.

— А Корча, оказывается, большая, — снова отозвалась Манушате, все еще блуждая взглядом по городу. — Она, пожалуй, больше, чем Тирана, и не так разбросана. И дома красивее и выше. Здесь все дома из камня и кирпича, а в Тиране чаще из глины. Только в последние годы стали строить кирпичные.

— Наша Корча прекрасна, — сказал Тель, переводя взгляд с самолетов на город.

— Но Тирана не хуже, — встала Манушате на защиту города, в котором родилась.

— Если бы на Корчу выделяли столько денег, сколько израсходовано и расходуется на Тирану, — убежденно возразил Тель, — наша Корча стала бы еще красивее. А будь она столицей Албании — Афинам бы не уступала!

Манушате взглянула на него с восхищением:

— А ты видел Афины?

— Нет, — ответил Тель.

— Тогда откуда знаешь, как выглядят Афины?

Тель на минуту задумался.

— Все говорят, что это красивый город. Многие корчары бывали там и по возвращении рассказывали о нем.

Манушате глубоко вздохнула:

— А я ничего, кроме Тираны, Дурреса, Эльбасана, Порадеца и Корчи, до сих пор не видела. Я гирокастринка, но даже в Гирокастре не бывала, родилась не там, а в Тиране.

— Значит, ты тиранка!

— Почему тиранка?

— Потому что родилась и живешь в Тиране.

— Вздор! А если бы я родилась в… скажем, в Афинах, значит, по-твоему, была бы гречанкой?

— Да!

— Неужели? Почему?

— Потому что у тебя греческий нос.

Манушате удивилась. Этого ей еще никто не говорил.

— Почему? А какой он, греческий нос?

— Прямой и… красивый!

Щеки у Манушате порозовели. Она не ожидала такого ответа. Вспыхнула словно молния среди ясного дня. Рассердилась, хотя ей было приятно услышать это от Теля. Она не жаловала ребят, щедрых на комплименты, поскольку слышала, что такие любят льстивыми словами кружить девушкам головы, однако комплимент в устах Теля почему-то совсем не смахивал на лесть… Неужели виной тому этот прекрасный послеполуденный час, прозрачное небо и свежий легкий ветерок, налетевший с востока и треплющий подол ярко-красной юбки? А Тель смотрел на зыбкий и тонкий, словно стебелек травы, силуэт девушки, и она казалась ему такой хрупкой, что он боялся, как бы ее не снесло ветром… Манушате сделала вид, будто не расслышала его ответа, повернула голову в сторону тропинки, по которой они взобрались на холм, и сказала чуть насмешливо:

— Как медленно они идут!

Софика и Исмаил и правда шли не торопясь: повернувшись к ней, он что-то говорил, а Софика слушала его задумчиво, опустив голову.

Когда они приблизились, Манушате заметила, что щеки у Софики пылали и были под цвет ее красной в горошек блузки, а Исмаил казался подавленным и бледным, словно после тяжелой болезни.

— Странно, — сказала Манушате, слегка удивленная и взволнованная. — У этой щеки покраснели, а этот весь побледнел! Исмаил, я никогда не видела тебя таким бледным…

— Вы что это развили такую прыть? — спросил как бы даже с обидой Исмаил, глядя поочередно то на Манушате, то на Теля. — Я уже не юнец, не могу взбегать вприпрыжку, как вы. Софике пришлось плестись со мной за компанию.

— Ты себя неважно чувствуешь? — спросила Манушате: она теперь по-настоящему была встревожена видом брата.

— Нет, теперь ничего. Устал вот немного, сначала разогнался за вами… Но забыл, что у меня не ваши ноги. Не знаю, как добрался. Сердце чуть не выскочило, голова закружилась…

— А еще хвастался, что крепкий… Посидим немного здесь?

Они сели на зеленую лужайку.

Внизу раскинулась Корча со своими домами, площадями, улицами и церквами — до самой Дебои. У Дебои виднелось несколько могил.

— Там, должно быть, городское кладбище? — спросила Манушате, вытянув руку, на которой сверкнул серебряный браслет, и тонким, словно точеным указательным пальцем показала на холмики у дороги в Дишницу, возле Дебои.

— Нет, — ответил Тель. — Это могилы французов. Наше кладбище — у въезда в Корчу, по дороге в Малик. Разве не видела при въезде?

— Не обратила внимания, — сказала Манушате и, подумав немного, спросила: — Как случилось, что столько французов умерло в Корче?

— Большинство — марокканцы и алжирцы, остальные — французские солдаты и офицеры. Все они были убиты во время мировой войны и оккупации Корчи французскими войсками, — объяснил Тель.

— Там похоронен и один француз — преподаватель лицея, однажды утром он покончил с собой выстрелом из револьвера. Его звали Делон, — сказал Исмаил.

И ему вспомнилось красивое лицо шестидесятилетнего учителя с седой бородкой и усами, с карими глазами и с таким величественным видом, что, когда тот стоял за кафедрой, казалось, будто это не простой учитель, а сам директор лицея, хотя его педагогический талант совершенно не соответствовал внешности.

— Странно, — сказала Манушате, — странно, как устроена эта жизнь: кто-то прибывает издалека, оставив свой дом и свою страну, и находит смерть в чужом краю. Приходило ли когда-нибудь на ум несчастным французам, что они будут похоронены возле Корчи!

— Как говорят в народе, знай человек, где умрет, сам бы приготовил себе могилу, — сказал Тель.

— Почему учитель покончил с собой? — спросила Манушате.

— Не знаю, — ответил Исмаил.

Манушате задумалась, устремив отсутствующий взгляд куда-то вдаль, и затем произнесла:

— Кто знает, где будут наши могилы!

— Опять за свою философию? — спросил Исмаил. — У тебя, как обычно, есть какой-нибудь вопрос?

— Есть, — призналась Манушате. Сорвала стебелек свежей травы, поднесла его ко рту и надкусила. — Даже очень интересный, и тебе не так уж легко будет ответить на него.

— Пожалуйста, задавай, — сказал Исмаил.

— Вопрос такой, — продолжала Манушате. — Что надо было французам в Корче? Сидели бы в своей стране, не сложили бы здесь свои кости!

— Это еще как сказать, — возразил Исмаил. — Не погибни они здесь, погибли бы в другом месте — какая разница? Ну а если они пришли не по своей воле? Солдаты — люди подневольные. Им сказали «Шагом марш!» — и они пошли. Им сказали «Умрите!» — и они погибли. И вот где их могилы. Война есть война. Она во всем виновата. У солдата на фронте жизнь всегда на волоске. Спасся — твое счастье. Союзники одержали победу над Германией, миллионы людей были убиты в мировой войне, а потом Англия опять помогла Германии встать на ноги, а в результате к власти пришел Гитлер, который собирается развязать еще одну мировую войну и опять потопить Европу в крови. Это все проделки Альбиона.