Ведат Кокона - По волнам жизни

— Кого? — спросила Манушате.

— Англии, — ответил Исмаил, которому уже надоели вопросы сестры. — Так поэтически называют Англию.

Последовало короткое молчание, и затем Манушате вновь спросила:

— А где могилы сынов Альбиона?

— У сынов Альбиона нет могил, потому что они не воюют. Подстрекают других, а сами пожинают плоды победы.

Манушате удивилась:

— Как так? Другие, что ли, дураки умирать за них?

— Видимо, да.

Они помолчали некоторое время, а потом Тель сказал:

— Плоды налицо: Чехословакия захвачена, Албания захвачена, и кто знает, чья теперь очередь.

Два истребителя продолжали отрабатывать в чистом небе фигуры высшего пилотажа: они то взмывали вверх, то с ревом падали по вертикали вниз, и иногда, при вращении, их крылья сверкали в лучах солнца и казались охваченными пламенем. Какое-то время Исмаил следил за ними взглядом, потом опустил голову и задумчиво сказал:

— Положение крайне тревожное. Вести очень плохие. Гитлер собирается напасть на Польшу, и, если он это сделает, разразится война, так как Англия и Франция заявили, что вступят в войну, если Германия нападет на их союзника.

— Это все же лучше, — вмешался Тель. — Война будет нашим спасением, иначе Италия никогда не уберется отсюда. А если останется здесь на несколько лет, то проглотит нас с потрохами.

— Черт знает, что лучше, а что хуже, — сказал Исмаил и украдкой взглянул на Софику, которая сидела потупясь, срывала травинки, надкусывала их и отбрасывала в сторону. Длинные черные волосы разметались по плечам, лицо заливал румянец, длинные, загнутые кверху ресницы дрожали, и красивые губы время от времени сжимались, будто в недовольной гримасе.

У Исмаила сердце замирало от того, что он вот так сидит рядом с ней и смотрит на нее: в этот день Софика казалась ему такой же красивой, какой она была в тот вечер в кинотеатре «Глория», где она читала со сцены стихотворение «О, моя Албания!» В своем изящном голубом платье она была в тот вечер словно не от мира сего, напоминала что-то воздушное, волшебное, кусочек голубого неба, упавший на сцену «Глории»; сегодня же, в красной горошком блузке и в кремовой плиссированной юбке, раскинутой на траве, Софика выглядела словно прекрасный цветок, расцветший средь зелени, чтобы усладить его взгляд. Хорошо бы очутиться в сказочном королевстве, в царстве тысячи и одной ночи, и лететь вместе с нею на раскинутом, как ковер-самолет, шлейфе ее платья в другой мир, где нет ни Хесмы, ни Агрона, ни Тэфты, а есть только они двое — Софика и Исмаил! Улететь бы отсюда, избавиться от всех житейских хлопот и забот, забыться покоем! Неужели ему суждено судьбой всю жизнь быть привязанным к Хесме, как старая лодка, стоящая на приколе в бухте, почему бы не уплыть на красивой шхуне — вот она, ждет его с развернутым парусом, готовая к отплытию! Однако настоящую ли любовь испытывает Исмаил к Софике? Не просто ли это горячее желание, мимолетная страсть, навеянная близостью этой девушки — такой свежей, красивой и привлекательной? Но что же такое тогда любовь? Сколько раз считал он, что любит ту или иную женщину, однако они, как только оказывались в его объятиях, сразу теряли для него всю свою прелесть и привлекательность. Кто знает, любил бы он Софику так же страстно, будь она женщиной и будь ее красота доступна ему при первом же желании? А разве не любовь — тот огонь сладострастия, который горит в каждой твоей клетке, вызывая все новые желания, требуя своего удовлетворения, чтобы унять поднятую им в душе бурю, от которой голова идет кругом? В книгах пишут, что любовь слепа, что сердцу закон не писан. Если бы он по-настоящему любил Софику, то не думал бы о жене, о детях, а оставил бы их всех и соединился с ней. Уже три месяца он вел в Корче монашеский образ жизни. В те мгновения, когда в нем просыпалась тоска по женским объятиям, любовь к Софике разгоралась еще сильнее в его сердце, и нужна была огромная сила воли, чтобы укротить ее. До сих пор Исмаилу удавалось обуздывать себя, но в этот день, взбираясь на вершину холма по узкой и злосчастной тропинке…

Тель и Манушате намного опередили их. Они поднимались на холм быстрыми шагами, словно соревнуясь с ними. Исмаил взбирался медленно, и Софика, чтобы не остаться одной, тоже замедляла шаги, хотя и боялась оказаться наедине с Исмаилом, испытывая какое-то тревожное предчувствие. Она шла чуть впереди и временами оглядывалась, проверяя, не отстал ли он.

Исмаил следовал за нею шагах в трех-четырех. Шел и пьянел от страсти, которую вызывали в нем стройная фигура Софики, ее нежная кожа, полная и упругая грудь, вырисовывающаяся под красной в горошек блузой, плавная линия округлых бедер и особенно крепкие, смуглые от солнца икры ног, приковывающих его взгляд. Никакие доводы разума теперь не в силах были погасить тот безжалостный огонь, давно уже сжигавший его. Вот она, красота, перед ним, совсем близко от него — остается лишь отбросить постылые условности, отделяющие его от удовольствия и счастья.

Исмаил ускорил шаг и, когда Софика, словно предчувствуя, повернула голову, как бы желая образумить его, поймал ее маленькую руку, сжал и дрожащим голосом произнес:

— Софика!

Девушка тотчас отвернулась, будто торопясь загладить какой-то свой промах, позволивший Исмаилу схватить ее за руку, и прядь черных и густых волос упала ей на лицо, вспыхнувшее красным пламенем. Исмаилу никогда прежде не доводилось любоваться таким живым румянцем. Маленькая ручка, которую он крепко сжимал в своей большой ладони, стала ледяной.

Софика хотела отдернуть руку, но он не отпускал.

Она обратила к нему печальный взгляд своих голубых и наполненных слезами глаз, сверкнувших на миг, словно просвет в густом лесу, из-под длинных черных ресниц и сразу погасших. Страстная просьба, казалось, исторгнутая из самой глубины души, отразилась в этом быстролетном взгляде, а взволнованный голос слабо выдохнул мольбу:

— Нет, нет…

Исмаил порывисто притянул Софику к себе, и в эту минуту ее волосы упали ему на грудь, а она, низко нагнув голову и вся дрожа, словно в сильном ознобе, опять прошептала:

— Нет, нет…

Он лихорадочно и страстно целовал эти волосы, губы его искали ее губ в водопаде густых и душистых волос, а Софика в третий раз взмолилась таким слабым голосом, что его едва было слышно:

— Не надо, прошу тебя, не хочу…

Но он обхватил тонкую талию и прижал к себе, опьяненный прикосновением ее груди, и под его крепкой рукой девичье тело, только что охваченное живительной дрожью, безвольно и податливо замерло.

Словно устав сопротивляться, она слабо качнула раза два головой {156} 156 …она слабо качнула раза два головой… — У албанцев, как и у некоторых других балканских народов, направления движения головы в знак согласия или отказа противоположны по значению принятым у нас. , повторяя угасшим голосом «нет, нет», и губы ее слились с его губами. И в этот миг она словно вся растаяла, как кусочек воска в огне, опаленная страстью.