Ведат Кокона - По волнам жизни

— Это необязательно, — возразил другой депутат, — согласно второму параграфу этой же статьи размер жалованья может изменяться.

— Итак, ставим на голосование, — сказал заместитель председателя. — Все, кто считает, что депутаты не должны получать жалованья, пусть встанут.

Поднялось всего одиннадцать из двухсот с лишним человек, да еще один из вставших был такой коротышка, что его вполне можно было сосчитать за полчеловека.

— Таким образом, это предложение не проходит, — подытожил заместитель председателя.

Аплодисменты.

Председатель бросил с улыбкой:

— Я видел среди поднявшихся только богатых. Невелика заслуга.

Аплодисменты со стороны большинства и энергичные протесты меньшинства.

Решат, сидевший во втором ряду, обернулся, и глазам его открылся весь зал, бушующий как штормовое море. Он увидел разгоряченные лица, широко раскрытые глаза, увидел всех этих, чуть ли не скрежещущих зубами депутатов, защищающих свои интересы, как защищает, злобно ощерясь, только что вырытую кость собака. Хорошо еще, что Исмаил не пошел на это заседание, окажись он здесь, Решат чувствовал бы себя пристыженным и вряд ли нашел бы веские оправдания этой грызне из-за денег. Он увидел сейчас членов Национального а, стсобрания во всем их алчном сребролюбии и глубоко в душе признавал правоту Исмаилоль нелестно отозвавшегося об этом форуме. Большинство были депутатами и при режиме Зогу, и в фашистском парламенте, все прожженные политиканы, мастера ловить рыбу в мутной воде. Среди них он увидел и Нури-бея Влёру, депутата от Влёры, который аплодировал и кричал сильнее других, когда речь шла о жалованье. И как только он его заметил, им овладело глубокое отвращение: что завело его, Решата, в это грязное болото? Какие у него общие интересы с этими людьми, мастерами лавировать в политических течениях?

Он чувствовал, что путь, на который он встал, нельзя назвать верным путем, путем чести, что ему не место среди этих обанкротившихся людишек, знающих только свои интересы. Кого представляют Нури-бей и его компания, эти лжедепутаты, которые избрали сами себя и без малейшего стыда говорят от имени народа? У них на уме одно — занять кресло посолиднее и получать оклад пожирнее. Нет, ему с ними не по дороге. Как приходит в себя человек после ночного кутежа — с пересохшим горлом и запекшимися губами открывает он глаза, оглядывается вокруг, видит грязную обстановку, где развлекался накануне вместе с чуждыми ему людьми, с которыми прежде побрезговал бы и стопку ракии выпить, видит стол с залитой вином скатертью, тарелки с объедками и окурками, распластанных на полу людей с перепачканными от рвоты ртами, задыхается от зловония и, весь разбитый, мечтает поскорее выбраться на свежий воздух, — так смотрел и Решат на это свое тошнотворное окружение, куда завел его политический авантюризм. Ему хотелось выбраться отсюда как можно скорее, но какая-то сила, которой он не мог найти объяснения, сковала его, и он чувствовал, как все глубже увязает в трясине.

Три батальона Первой ударной бригады, выступив из Дарда-э-Сулёвэс в начале последней недели февраля, провели ряд ожесточенных и кровопролитных боев в районах Малакастры, Месаплика, Курвелеша, а также в Тэнда-э-Чюпите, прошли Томорицу, Опари, Гору и через четыре дня добрались до Чезма-э-Мокрэса.

Шел снег, и яростно завывавшая метель перехватывала дыхание.

Враг, предупрежденный предателями о передвижении бригады, подтянул крупные силы и отряды «баллистов», пытаясь не только остановить ее, но и, окружив, уничтожить. Все села, расположенные на пути следования батальонов, были заняты гитлеровцами и войсками реакционеров.

Тель, комиссар роты первого батальона, шел по снежному насту, который подтаял от сильного дождя и проваливался под ногами.

Ночь была темной, и колонна часто растягивалась, связь обрывалась, и головной группе приходилось то и дело останавливаться.

Вконец измотанный долгим путем, борясь с усталостью, Тель шагал в почти непроглядной темени, отдаваясь мыслям и воспоминаниям. В ушах еще звучало пламенное напутствие командира, его ободряющие слова, произнесенные с волнением, естественным в такой решающий час, возгласы партизан, их дружный отклик на призыв командира.

Да, не знали страха воины ударной бригады, сформированной в Виткуче шесть месяцев назад. Тель вступил в нее в первый же день ее создания вместе со своим другом Гачо Таселлари. Ему вспомнился тот прекрасный день в разгаре августа; поле, окруженное холмами и лесами, гудело от песен и танцев партизан, а собралось их там свыше пятисот — из Эльбасана и Корчи, Курвелеша и Малакастры, Влёры и Гирокастры.

В эту безлунную ночь, с большим трудом переступая ногами в тяжелом, талом от проливного дождя снегу, Тель глазами памяти всматривался в фантастическую картину того прекрасного, солнечного августовского дня; ему вспомнился торжественный момент рождения бригады, когда командир и все партизаны дали клятву партии — высоко держать врученное им боевое знамя и пронести его до самой победы.

Эти строки стали для них боевым кличем, их повторяли бойцы в непрерывных схватках с врагом. Уже спустя три дня после создания бригады фашисты бросили против нее десятитысячное войско, оснащенное современной техникой, надеясь полностью ее уничтожить. Враг рассчитывал с первого удара разгромить это соединение, сформированное из молодых партизан, недоукомплектованное и неопытное в боях, но не тут-то было: отвага партизан и умелые действия командования сорвали операцию, мало того — позволили нанести врагу тяжелый урон. Уже в первой битве бригада одержала победу. И на том стояла все это время.

«Держать врага за горло» — такова была тактика партизан Первой ударной.

Тель вспомнил ожесточенный бой у населенного пункта Тэнда-э-Чюпит. Партизаны решили удержать его во что бы то ни стало, отрезав таким образом путь немецким колоннам в Пермети и Кельцюру. Прикрытые пулеметным огнем, они пошли на врага с гранатами. Перед его глазами ожила фигура коммуниста Мефаила Розани; сражаясь бок о бок с Телем, бросился он во главе своей роты на немцев, и те дрогнули под их натиском. Враг был разбит, но Мефаил Резани пал на поле боя рядом со многими другими коммунистами, храбростью увековечив свое имя. Беспримерное мужество проявили партизаны, сражаясь с сильным, до зубов вооруженным противником! И вот сейчас все они и сотни других, павших на пути славы, незримо шагали в колонне вместе с Телем, вместе с бригадой.

Вот какие картины возникали перед утомленными глазами Теля, напряженно высматривающего в темноте, в глубоком снегу следы дороги. В этой призрачной череде геройски погибших друзей-партизан, среди окровавленных молодых лиц он разглядел, к своему удивлению, и прелестное лицо Манушате — словно белую лилию среди лилий красных; озаренная ярким сиянием, она с улыбкой смотрела на него, шагающего путем, указанным партией. А потом, как в удивительном фильме, Тель увидел, как Манушате открывает ему дверь дома в тот первый день их встречи, как в испуге приникает к его плечу милой своей головкой со светлыми шелковистыми прядями, когда итальянские танки вдруг загрохотали по Эльбасанской улице. И снова впереди, в снежной дали, всплывает ее бледное, озаренное светом молодого месяца лицо, — такое, как в ту июльскую ночь, когда она пыталась напиться из горлышка графина, подняв его вверх и ловя ртом струю; затем он видит то же лицо, но уже со смешанным выражением гнева, удивления и радости — таким оно было, когда он сказал ей, что у нее греческий нос. В эту снежную февральскую ночь прекрасной сказкой кажется ему счастливое время, проведенное вместе с Манушате в Корче. Неясные очертания ее фигуры теперь все время ободряюще маячат перед ним на снегу. В какой-то миг впереди промелькнуло чересчур уж фантастическое видение: на белоснежном холсте, расстеленном в ночном мраке, ему пригрезилась Манушате, одетая в свадебное платье. Ее милое лицо, красивое, как никогда, с улыбкой на губах и с этим ее нежным, как лунный свет, взглядом, сияло под белой фатой. Держа в руке букет белых лилий, она с радостной улыбкой спешила ему навстречу…