Ведат Кокона - По волнам жизни

Но вот женщины запели:

И тут Нэслия заплакала так сильно, что ее грудь стала содрогаться от рыданий. Блестящие слезинки, в которых только что светилась материнская радость, горько стекали по дрожащим щекам. Она вспомнила своего, единственного среди пяти сестер, брата Селима, уехавшего из Гирокастры еще юным и бесследно затерявшегося в этой ужасной Америке… С тех пор прошло уже больше двадцати лет, и кто знает, сколько времени пройдет еще, прежде чем он вернется с чужбины… Да и вернется ли вообще? Сколько матерей, жен и сестер в Гирокастре закрыли глаза навеки, так и не повидав своих любимых, дорогих, плоть от плоти своей, гнувших спину где-то далеко на фабриках, чтобы послать жалкие гроши в свой далекий дом — туда, на склон скалистой горы, где их близких душит беспросветная нужда… Сколько надгробий покосилось от времени, устав, должно быть, ждать возвращения отцов, мужей или братьев и прислушиваясь к стуку камней на дороге… Люди проходили мимо, опинги {105} 105 Опинги — национальная обувь из одного куска сыромятной кожи. или ботинки на шипах поскрипывали на булыжниках, могильные плиты оседали, все больше врастая в землю, а отцы, мужья, братья, сыновья все не возвращались, все не приезжали…

А кипарисы вокруг белой текке Баба Манье, легонько покачиваясь и шумя от ветра, который дул из ущелья Тепелены, казалось, перешептывались и помахивали зелеными ветвями: «Не приедут они, не приедут!»

На следующий день к обеду пришла цыганка Бейко с большим узлом на голове — подарком Хесме от Джемиле. Его привезли из Тираны на легковом автомобиле золовка и племянник Джемиле, приехавшие за невестой. В узле были платья нусэри {106} 106 Нусэри — период от свадьбы до рождения первого ребенка. для новобрачной.

Нэслия провела цыганку в дом, угостила кофе, дала немного денег. После того как Бейко ушла, из дому вынесли обитый темной кожей сундук невесты, украшенный рисунком в клетку из бронзовых шляпок больших и маленьких гвоздей. Когда-то его привезли из Янины. За сундуком пришел с носильщиком кузен Исмаила Хамди.

Нэслия с сестрами и золовками стояла у окна и смотрела на улицу, по которой уносили сундук с приданым ее дочери. Все в нем она изготовила своими материнскими руками… От этого зрелища комок подступил к горлу. И ей показалось, что она вот-вот задохнется. Нэслии хотелось протянуть руку и задержать носильщиков… О, нет же, нет, боже упаси от того, чтобы сундук с приданым Хесмы, вынесенный по свадебному обряду, снова возвратился в отчий дом…

Пришла, как всегда бодрая, Како Пино. Вот уж неуемная, вот уж дошлая баба! Это она обряжала всех невест Гирокастры, доставляла их в дом жениха, проводила с невестой первую ночь в чужом доме, завтракала с ней и только потом уходила, передав девушку в руки будущему мужу… А вот сегодня Како Пино доведет Хесму только до площади Черчиза. Там невесту уже ждет машина, которая повезет ее в Тирану: ведь улицы в Гирокастре такие крутые и каменистые, что автомобиль не смог подъехать за ней к отчему дому, как это заведено в других городах Албании.

Булла Како вошла в парадную комнату и уселась на покрытом кружевной накидкой с кистями миндере. Уют гостиной придавали развешанные по стенам коврики, платки с вышитыми углами и унаследованная от предков сабля из Дамаска в серебряных ножнах с филигранью.

Вскоре в гостиной появилась и Хесма, пригожая, стройная — просто загляденье. Она подсела к булле, и Како Пино принялась за дело. Все внимательно следили за обрядом проводов невесты. Булла нарумянила ей щеки, легонько провела по лицу губкой с ртутными белилами и сказала:

— Смотри, голубушка, не вздумай сегодня плакать, иначе слиняет вся эта красота.

Сказала и достала из кармана шаровар маленькую шкатулку, вынула оттуда иголку, макнула ее кончик сначала в чашку с клеем, потом в порошок из размельченной золотой нити и стала разрисовывать невестин лоб. На нем изобразила она ветку кипариса, а на щеках очертила контуры груши. После этого спичкой прижала блестки, дубильным орешком подчернила брови, помадой накрасила губы и скомандовала:

— А теперь поднимайся!

Хесма встала и прошла в другую комнату. Там невесту одели. Сначала Семиха набросила на нее платье золотого цвета, схватив ее при этом двумя пальцами за нос, чтобы скорее состоялась свадьба. Одна из девушек расправила наброшенное на плечи Хесмы платье и надела его на невесту. Длинное, доходившее до щиколотки, платье сидело как влитое. Спереди оно было отрезное, с елеком, вышитым бисером и кручеными серебряными нитками. У ворота мать приколола ей брильянтовую брошь в виде цветка, а тетка по отцу повесила на шею ожерелье из золотых монет по пять лир каждая. Запястья украсили браслетами, а на правую руку надели кольцо с брильянтами. Ноги обули в белые туфли с бантиками на носках. В довершение обряда Семиха надела ей на голову изящную феску, отделанную жемчугом и яркими блестками. Невеста была всем на загляденье. В это время дружки, пробывшие здесь уже довольно долгое время, встали, собираясь в обратный путь.

— Ну что же, нам пора идти!

Женщины направились к двери медленно, обходя невесту, чтобы получше ее рассмотреть. Хесма все так же неподвижно стояла, опустив глаза, посередине комнаты, давая возможность, по обычаю, любоваться ею целый день. Сестра отца разломила надвое над ее головой калач и обе части сунула ей под мышки. Хесма смотрела вниз и не двигалась с места. Како Пино трижды повернула ее в сторону Каабы, а потом отвела в другую комнату, и там на нее набросили покрывало.

— Осторожно, осторожно, — предостерегала булла, — не смажьте ей красоту на лице.

Мать плакала, невеста плакала, подруги плакали… Им тоже хотелось выйти замуж за хорошего молодого человека, получившего образование во Франции… Вот счастливица Хесма, думали они, какой завидный жених ей достался! Ох уж эти женские слезы, в которых смешались и радость, и горе, и зависть!

Открылась дверь. Хесма сделала свой первый шаг под покрывалом. Глаза ее были заплаканы, губы дрожали. Она спустилась по лестнице и вошла в зал, где собралась вся семья, женщины и мужчины: по одну сторону сам Шакир-ага, а по другую — его братья и братья жены.

Светловолосый, светлобровый и светлоусый Шакир-ага с взволнованным и растроганным лицом стоял, гордо выпятив грудь и обнажив в улыбке золотые зубы. Он был одет в белоснежную фуфайку с широкими рукавами, прикрытую нарядным суконным джамаданом, вышитым кручеными золотыми нитками и отделанным шнуром. Под расстегнутым джамаданом его грудь пересекала золотая цепочка карманных часов. Черные, с галунами потуры {107} 107 Потуры — мужские штаны, широкие в бедрах и узкие внизу. стягивал трижды обернутый вокруг талии шерстяной белый пояс. Новые гетры, завязанные у колен красными шнурками, были из самых дорогих, а на ногах блестели лакированные туфли.