Сергей Мильшин - Бой под Уманью

Генка, не решившись его тронуть, потянулся к Дунаю. Горячая шерсть на загривке кобеля под ладонью слегка потрескивала, он переступил лапами и лизнул мальчишку в нос. Тот, вытираясь, быстро отстранился. Бойцы засмеялись.

Сержант не спал. Память вытянула следы на мокром песке. С них все и началось. Дора сразу взяла след, который потянулся через лес к дороге. Сообщить на заставу уже не успевали — нарушитель явно спешил. Бежали, как могли быстро, не береглись, и потому встречные выстрелы раздались внезапно. Ивана-напарника сразу насмерть, а он успел упасть и спустить Дору. Враг ударил собаку ножом, кровь заливала морду, но она не разжимала зубов. Запыхавшийся сержант с разбегу сиганул на врага, тот и охнуть не успел. Потом оказалось — диверсант. Он вздохнул: «Кажется, как давно это было, словно не со мной. Уже месяц война. Разве такой ее представляли? Сотни убитых, кровавые мозоли, разбитые машины на обочинах… Неделю отступали, а теперь вот бой, может, уже скоро. А жить хочется, хотя бы для матери. Я у нее один, как и этот забавный Генка», — он улыбнулся уже во сне.

Неожиданно в стороне рыкнула собака, вторая ответила — и два молодых кобеля сцепились в драке. Подскочили крайние бойцы, но Дора — быстрее. Словно коричневая молния сверкнула в воздухе. Зубы впились в плечо одного из кобелей, и он отскочил, скалясь. Незаметное движение морды, и второй, отбегая, жалобно, по-щенячьи, заскулил.

— Голодные, вот и злые! — сержант уже стоял рядом.

Подбежали и другие хозяева. На собачьих загривках медленно оседала вздыбившаяся шерсть. Сержант, щурясь после короткого сна, стукнул ладошкой по ноге, и овчарка послушно присела рядом.

И тут, словно плеткой по ушам, стеганул крик со шляха: «Немцы!» Головы разом повернулись. От леска, пригибаясь и сжимая в руке винтовку, бежал солдат:

— Немцы, товарищ командир, немцы!

Издалека долетело протяжное «дрррр». И еще раз — громче. Майор выскочил на бруствер:

— По местам!

Пограничники, хватая сапоги и портянки, пулеметной очередью сыпанули на позиции. Капитан кинулся к подъезжающей телеге с картошкой:

— Никифорыч, разворачивайся, гони отсюда.

Председатель сельсовета, торопясь, тряхнул вожжами:

— Что, так и не перекусите?

— Потом, отец, потом, после боя, — и уже тише добавил. — Если живы будем.

Из-за телеги вынырнул запыхавшийся Витька. Увидев друга, рванул к нему.

— Вы еще здесь? — капитан заметил мальчишек. — Бегом домой! И чтоб из хаты ни ногой. Понятно, за вошь — копейка? — Не дожидаясь ответа, он неожиданно легко запрыгал к позициям: — Овчарок с собой, в окопы!

Команда оказалась лишней, бойцы уже отвязывали поводки.

Отбежав за плетень, Витька поймал друга за руку:

— Давай на горку, оттуда це видно.

— Давай, — в этот момент Генка забыл и про ножик, которым хотел похвалиться, и про мать, которая, конечно, будет переживать за него.

Мальчишки дернули в узкий проулок с такой скоростью, что рубахи вздулись пузырями. И только упали в душистый клевер, как из-за дальних деревьев на шляхе выбрались мотоциклы. Они тарахтели, словно маленькие трактора. За ними показались зеленые грузовики с высокими тентами.

— Идуть, гады! — Генка почувствовал, как дрожит Витькина рука.

И вдруг понял, что и самого бьет мелкая дрожь. Он знал, это не страх, нет, скорее возбуждение, какое случается перед дракой. Под колесом первого грузовика поднялся земляной фонтан — «сорокапятка». Передок вильнул, и машина неторопливо завалилась.

— Наши бьють, наши! — Витька подскочил на колени, но друг пихнул его:

— Лягай, фашисты побачат.

Тот, не отрывая глаз от шляха, прижался к траве.

Колонна замерла, из кузовов прыгали крохотные фигурки немцев. Их было много, очень много, наверное, больше тысячи. Выставив карабины, они разбегались в разные стороны. Наши палили редко, похоже, берегли пули. Одна за другой разорвались среди машин еще несколько снарядов, осколки застучали по железу, немцы валились гроздьями. Но остальные продолжали бежать. Мотоциклы резко остановились, и из люлек по окопам ударили пулеметы. Мальчишки увидели, как взметнулись фонтанчики земли над бруствером, забарабанили пули по щиту пушки и как бойцы пригнулись за ней. Застрекотал в ответ наш пулемет, и фрицы попадали в траву. Но быстро смолк. Из леска ударили немецкие орудия, и в ушах засвербело. Генка потряс головой — не помогло. Загудели на разные голоса снаряды, разрывами заволокло траншеи, грязные туманные облака потянулись по полю. Мальчишки невольно втянули головы. Позади в деревне заполыхали несколько хат — черные дымы поднялись к небу.

Обстрел продолжался долго, не менее получаса. Дождавшись, когда последний разрыв выкинет ошметки черной земли из холмика у окопа, подскочил немецкий офицер, размахивая пистолетом. Он что-то кричал, поднимая солдат. Немцы снова побежали. Редкие выстрелы не причиняли большого вреда наступающим. Они почувствовали, что сопротивление ослабло, и атака ускорилась. До мальчишек долетели крики: «Рус, сдавайся». Генка уже мог разглядеть ближайших немцев, вплоть до выражения лиц, по которым бежали струйки пота. Они хмурились и поджимали губы. Вскоре перестали ухать винтовки. Лишь немецкие карабины продолжали бить на ходу. Мальчишки переглянулись:

— Невже, патроны кинчилысь? — от ужаса у Генки свело живот.

На бруствер выскочил майор Филиппов, даже с высоты угадывался его бешенный взгляд. Оглянувшись, он махнул рукой, бесполезная винтовка полетела в сторону, командир выхватил пистолет. За ним, натягивая под горло ремешки фуражек, выскакивали бойцы.

На холмике задержались капитан и сержант. Они что-то кричали. В руке капитана флажком метался платок. И вдруг мальчишки приподнялись, забыв от удивления осторожность: из траншеи выпрыгивали овчарки. Генка только сейчас разобрал, что сержант, не переставая, командовал «Фас». Первая собака, не колеблясь, бросилась вперед. Генка узнал ее:

— Дора! Это Дора.

Следом, забыв про больные лапы, набирал скорость Дунай. Несколько собак разгонялись за ними. Тут же рванули еще, и еще. Над лугом разлетелось грозное «Ура!» Вместе с пограничниками летела в бой, словно вырвавшаяся из-под земли, неудержимая, как запорожская сабля, светло-коричневая лава.

Генка прижал к губам ладошку. Витька поднял голову, а рот остался открытым.

Собаки, обогнав бойцов, за несколько секунд достигли линии атаки. Коричневые ручейки растекались по лугу, погребая под собой испуганных немцев. Генка старался не терять из глаз Дору. Кажется, получалось. Чудом увернувшись от встречной пули, овчарка бросилась на грудь здоровому немцу. Он заорал и повалился. Она рванула горло и отскочила — и второй немец промазал. И тут же поплатился: овчарка, крутанувшись, вцепилась в руку, а подоспевший сержант сбил его штыком. Рассвирепевшие от голода и крови собаки рвали фашистов, как манекены на учениях. Немцы уже бежали. Некоторые выставляли карабины перед собой, забывая выстрелить. Крики боли, предсмертные вопли, яростная ругань захлестнули израненное поле. Гремели выстрелы, крутились колеса перевернувшихся мотоциклов. Овчарки, коротко рыча, выгрызали человеческие глотки, крепкие зубы дробили кисти, лапы с разбега били в спины убегающих фашистов, во все стороны летели ошметки одежды, кожи, брызги крови.