Антология - Глубина тихого омута

Одна интересная история, произошедшая в 1962 году во время расселения солодовниковских домов, очень подходит к рассуждению на тему о тихих омутах. Правда или нет — не знаю, но история отличная.

Однажды к местному участковому на приём пришла старушка-божий одуванчик и попросила помочь ей с организацией похорон сестры. Вроде бы ничего необычного, если бы не дата смерти. Оказалось, что сестра умерла ещё в 1943 году. Время было военное, и исчезновение одной из двух одиноких женщин никого не насторожило. А Мария Константиновна то ли паспорт не нашла, то ли не хотела расставаться с сестрой и её продуктовыми карточками, поэтому просто завернула умершую в простыню и оставила дома. Комната проветривалась хорошо, так что запаха никто не заметил. Тело постепенно мумифицировалось, и милая дама двадцать лет прожила в одной комнате с мумией сестры, хранившейся на антресолях. Соседи ничего не подозревали — старушка была тихая, милая, ни с кем не ругалась, гуляла себе с палочкой возле дома. Так бы всё шло и дальше, пока не настало время переезжать в новое жильё. Пришлось Марии Константиновне сделать «каминг аут». Был, конечно, скандал. Но в итоге старуху пожалели, да и статьи подходящей в уголовном кодексе не нашлось. Мумию отправили в музей судебной медицины, а история её появления вошла в учебники для будущих судмедэкспертов как редкий случай естественной мумификации. Разные судьбы, разные люди, разное время. Но в их историях есть кое-что общее.

Внешнее впечатление, как тёмные воды тихого омута, бывает обманчиво, и это может сбить с толку, зато внезапные открытия и неожиданные повороты делают жизнь интереснее, наполняют её новыми ощущениями, окрашивая серые будни в яркие тона.

Так что, как поётся в детской песенке, да здравствует сюрприз!

Александр Секацкий: «Язык Татьяны Острейко сразу же определяется как сочный и живописный. Смелые, точные метафоры, никаких уступительных наклонений:

«Из многих ресторанов доносился запах морепродуктов, и витрины были обращены к нему рыбьими головами. На льду лежали дары подводного сада, от которых он давно устал, и приглашали его к трапезе. Навстречу шли разные люди, но в каждом было что-то знакомое: красные выпученные глаза окуня, выдающаяся нижняя челюсть зубатки, хищные зубы хека, перекошенный рот палтуса, вздыбленный хохолок ерша. Будто кто-то взял и превратил улов в этих странных прохожих».

Но метафора не самоцель для автора, рассказ имеет внутреннюю глубину, настоящую изюминку: не сказанное важнее сказанного, и именно оно, то, о чём умалчивают слова, и производит главный эффект. Татьяна Острейко в этом тексте предстаёт как незаурядный мастер композиции».

Звало небо: глубина и бездна.

Так, чтобы уверенные руки на штурвале, ну, а если самолёт будет новенький, тогда одна профессионально и небрежно на джойстике бортового компьютера. Холодный взгляд голубых — а каких же ещё! — глаз — на приборы, сложные, никому не понятные, ему одному подвластные: только с ним говорят и ему всё рассказывают. Хорошо мечталось в юности! И особенно вот этот разбег и дикий, детский восторг: самолёт перед взлётом набирает скорость, разгоняется, с каждым мгновением несётся всё быстрее, вот-вот оторвётся от земли, и кажется, что лётчикам, этим прекрасным сумасшедшим, невдомёк, что такое страх.

Смотришь с земли ввысь, задрав голову, — видишь маленький крестик самолёта. В кабине пилот, а за спиной пилота люди, для которых на несколько часов полёта он и есть бог.

Выбрало море: глубина и бездна.

Старый рыболовный бот похож на притопленный в луже башмак. Назывался этот бот маломерным сейнером, и слово сейнер звучало романтически и красиво. Это на слух, а на деле обтрёпанные снасти, ржавое железо и холодный металлический запах рыбы. Далеко не ходил, так, прибрежный промысел на пару суток. Даже низкие сопки не всегда скрывались из виду. Поднял трал и оттуда, как из вспоротого брюха, улов устремляется на палубу, и уже скоро не видно настила. Рыба эта почти не бьётся, не серебрится, а вываливается мёртвым грузом, передавленная ещё в море под гнётом собственного веса. Из сети руками вынимал ту, что застряла в ячейках. Перед ним проплывали тысячи рыб. Муаровым узором ходила спина хищной уродливой зубатки, валунами перекатывалась тяжелая треска, выдающимся вверх острым плавником напоминала акулу пикша, ещё ловили маленькую лотошную мойву и сплющенную одностороннюю донную камбалу. И все эти древние твари с одинаковым абстрактным выражением смотрели в никуда слюдяными глазами.

Шкерил руками. Длинный разделочный нож заводил в отверстие клоаки и вёл остриё вдоль белёсого подбрюшья до самого подбородка. Будто молния на распахивающейся куртке, лезвие открывало всё, что было скрыто в сложносочинённой утробе. Первыми показывались из-под разреза промыто-розовые провода перекрученных кишок или охваченная капиллярами оранжевая икра, если попадалась самка. Аккуратно, стараясь не повредить опасно дремавший, как вулкан, желчный пузырь, вынимал мраморно-белую или желтоватую печень, проверял, не клубятся ли на ней бледные нематоды, удалял маленький комочек небьющегося сердца. Полукруглыми насечками обходил яркие фестончатые жабры. Следующий разрез, обнажавший хребет, шёл по спине, затем снималось филейное мясо, и рыбий остов отправлялся в отходы или на костную муку.

И даже во сне он доставал из бездонного северного моря свинцовые рыбьи туши, хладнокровные и бесстрастные.

Иногда весь промысел забирали с сейнера огромные заготовительные траулеры, настоящие плавучие заводы, оборудованные для полного цикла разделки, заморозки и хранения. Он знал, что там меньше работают руками, разве что измеряют, сортируют и потрошат: улов по жёлобу перетекает на мойку, маленькая проворная гильотинка отсекает рыбьи головы, и лента конвейера уносит обезглавленные туши дальше, на следующий этап. Что-то сдавали в порт сами, кое-что тут же заготавливали и оставляли себе. Ерша вялили, зубатку коптили, ещё хороши были из неё котлеты, треску охлаждали, домой везли филе.

Всё вроде бы и ничего, вот только жена переживала: нигде не бываем, никуда не ходим, дома разговоры про рыбу да про улов, и рыбой даже пахнет! Все подруги живут лучше, интереснее. Вот соседка недавно заходила. С тех пор как муж её, неплохой, кстати, механик, устроился на шельф, дела у них хорошо пошли. Соседка пахнула чем-то цветочным и сладким, не торопясь сняла новую шубу, выслушала от жены привычный набор жалоб, приосанилась и сказала: «А я вот не знаю даже, что и делать. Только к хорошей жизни привыкнешь, а она ещё лучше становится! Домик в Испании сейчас смотрим, и район такой, рядом с богатенькими!»