Джейн Джонсон - Преданное прошлое

— Итак, Кет-рин-Энн Триджинна… Как тебе нравится новая помещение? — Мужчина засмеялся, жестоко, издевательски, отчего у нее защипало глаза от навернувшихся слез. Он щелкнул пальцами, и темнокожий мальчик, который до этого момента молча сидел на корточках в темном углу, вскочил и открыл ставни. В комнату хлынул солнечный свет, позолотив стены и бросив янтарный отсвет на прекрасную мебель и ковры, а также на человека, разлегшегося на мягком диване.

Аль-Андалуси был облачен в длинную рубаху небесно-голубого цвета, изукрашенную золотой вышивкой. На голове его красовался белый тюрбан. Раис выглядел сейчас как настоящее воплощение солнечного лета, и от этого Кэт еще сильнее почувствовала себя грязной, настоящей дикаркой. Не такое уж длительное время понадобилось для того, чтобы она опустилась до самого плачевного состояния.

— Ты напишешь письмо про выкуп от имени всех, кто из твой город, — сказал он. И объяснил, в какой форме должно быть письмо и какие суммы следует потребовать, не обратив никакого внимания на ее полный ужаса вопль.

— Скажешь, какие у вас тут жуткий условия, что мы вас все время бьем и угрожаем, что заставим перейти в наша религия…

Кэт, пораженная, уставилась на него:

— Но нас никто не бил с тех пор, как мы сошли с твоего корабля, — храбро возразила она. — И никто не делал попыток заставить нас принять твою религию.

У аль-Андалуси блеснули глаза.

— Б-а-с-т-о-н-а-д-а, — произнес он по буквам и заставил ее повторить это слово. — Знаешь, что это такой?

Кэт помотала головой.

— Человек кладут на земля, а ноги ему задирают к небу, а потом бьют по ступни и пятки, пока станут черные. Говорят, это очень мучительно. Никто долго не выдержит такой боль. Все скоро начинают орать и отрекаться от свой фальшивый Бог-Сын и приникать к истинный вера в Аллах. Про это тоже напиши в письме.

— Не понимаю, зачем ты заставляешь меня писать про подобные жуткие вещи.

Раис рассмеялся.

— Как же иначе твой люди заплатят, если нет смертельный угроза вашей жизни и душе?

— Они не заплатят, — заявила Кэт, гордо задрав подбородок. Она была в ярости — из-за этого вранья, жестокости и оттого, что он явственно наслаждался ее унижением.

Раис равнодушно смотрел, как она пылает от гнева. Потом пожал плечами:

— Тогда ты останешься в Марокко и здесь умрешь.

В письмо, к сожалению, пришлось включить все его требования. Пришли двое мужчин, что приволокли ее из мазморры, и увели назад; она пошла с ними без сопротивления. Чего-то она, нынешняя Кэтрин-Энн Триджинна, уже лишилась, что-то уже утратила. Короткое посещение рая, которого она удостоилась, но потом была грубо возвращена в ад, подобно хитрой уловке, оставило ее в еще более подавленном настроении, чем было прежде. У дверей мазморры с нее сняли черную хламиду, хотя она более всего соответствовала сейчас ее состоянию, и впихнули обратно.

— Он уже пресытился тобой, да? — прокричал кто-то из мужчин. В темноте она не видела, кто именно.

— У него большой выбор шлюх, у этого турка.

— Кэт никакая не шлюха, Джек Феллоуз! Чтоб тебе в аду гореть за такие слова!

На секунду Кэт показалось, что это мать встала на ее защиту, но мама ведь никогда не называла ей сокращенным именем. Это был кто-то другой. Возмущение, звучавшее в этом голосе, зацепило какую-то струнку в душе Кэт: Мэтти! Милая, верная, глупая Мэтти, все еще живая, упрямая и достаточно крепкая, чтобы беспокоиться о том, что говорят про ее подругу.

Кэт заплакала — впервые с тех пор, как их захватили в плен, и тут же вокруг зазвучало множество голосов, быстрых и громких; одни старались успокоить и утешить, другие издевались. Девушка сидела, сгорбившись и прижав колени к подбородку, зажав уши ладонями, раскачиваясь взад-вперед, стараясь не слышать весь этот шум. Собрав в кулак все остатки воли, она пыталась вспомнить все подробности, все детали благоухающего дворика и тихую прохладу дома. Розовые лепестки в воде, мозаика из плиток в виде расходящихся узоров синего, белого и золотого цвета, ярко-оранжевые плоды на апельсиновом дереве, резные колонны и решетки, по которым ползут вверх сладко пахнущие растения с цветами и прыгают маленькие птички; резной потолок кедрового дерева в комнате раиса, пушистые ковры и резная деревянная мебель; роскошно украшенная одежда маленького черного мальчика и его закрученная в тугие волнистые локоны прическа; богатая ткань одежд раиса, блеск его глаз во тьме… И тут какой-то голос в глубине души спросил ее: а почему ты для утешения не пытаешься вспомнить свою прежнюю жизнь в Корнуолле?

И она, тоже про себя, ответила, что уже не помнит эту прежнюю жизнь достаточно хорошо и подробно, чтобы это послужило ей утешением, но, отвечая так, понимала, что это ложь…

На следующий день те же двое стражей пришли в барак вместе со знакомой ей матроной. Пленников впервые рассортировали, отделили мужчин от женщин, оставив детей с матерями или близкими родственниками. Женщин и детей увели первыми. И они, шатаясь и оскальзываясь, выбрались на улицу, жмурясь от безжалостного яркого света. Стражи умело и быстро сковали всех, построив в цепочку, стараясь при этом не прикасаться к коже неверных, разве что надевая им на ноги холодные железные кандалы и демонстрируя почти полное равнодушие к жалкому состоянию своих подопечных, словно сгоняли в стадо стреноженных овец.

Кэт оказалась в шеренге позади коротышки Нэн Типпет. Вдова и в лучшие-то свои времена была низкого роста, а теперь еще и пригнула голову, словно кланяясь; и Кэт ничто не мешало разглядывать город, известный как Старый Сале. Было трудно поверить, что она только вчера проходила по этим же улицам, потому что сейчас ничего не узнавала; но, в сущности, тогда ей мешала непривычная чадра и она испытывала такое отчаяние, что почти ничего вокруг и не видела. А теперь было такое впечатление, что город буквально навалился на нее, требуя внимания, он словно стряхнул с себя всю свою прежнюю чуждость, будто по мановению волшебного бубна цыганки. Улицы, по которым они проходили, кишели людьми — мужчины гнали куда-то костлявых ослов, чьи спины гнулись под тяжестью огромных тюков, детишки в рванье бежали за животными, подгоняя их палками и что-то яростно крича; водоносы в ярких шапках с мехами на плечах, мужчины с длинными бородами и пронзительными глазами, слепые нищие, калеки, едва передвигающиеся на изуродованных конечностях; женщины, закутанные с головы до пят, с трудом удерживающие на головах огромные корзины и с любопытством рассматривающие сквозь щели чадры бледнокожих светловолосых дикарей в лохмотьях заморских одежд.

— Имши! Двигайся!

Один из стражей ткнул Кэт своей палкой. Она остановилась, пораженная тем, что увидела. На углу сидел мужчина и играл на флейте, а перед ним извивалась змея, вылезая из горшка; его напарник держал в руках другую змею, демонстрируя небольшой толпе зевак, что она не кусается, но никто не решался взять у него гадину.