Остин Сигмунд-Брока - Навеки не твоя

– Что ты вообще можешь знать о моих отношениях?

– Я наблюдаю за тобой, Оуэн. Я наблюдаю за тем, как ты тянешь время, сеешь неопределенность и держишь дистанцию с Козимой, и я вижу, как ты делаешь то же самое со своей пьесой. – Я машу рукой на его блокнот, засунутый в ящик. – Ты слишком боишься финала. Ты боишься выйти к людям, потому что чем больше это делаешь, тем хуже тебя могут ранить.

Я бы ожидала его молчания, но он даже не смотрит в сторону блокнота.

– Только потому, что я не рассказал тебе все о своей девушке, не значит, что я ее не знаю, – огрызается он. – Она не просто временная замена.

«Конечно, нет». Я с трудом сдерживаю слезы. «Козима – не временная замена. А я – да. Я всегда лишь временная замена». Не стоило мне и надеяться на что-то другое, даже с Оуэном. Оуэном, который предпочел быть с девушкой, с которой говорит два раза в неделю, но не со мной.

– Ну, если ты в нее влюблен, – говорю я, вставая с кровати и скрещивая руки на груди, – то не надо было целовать меня. Но неважно. Для меня это тоже ничего не значило.

Он морщится.

– Тогда не надо было со мной заигрывать. Но ты, наверное, просто со всеми так делаешь. Я должен был сообразить, что за этим ничего нет.

– Ты же меня знаешь, Оуэн, – мой голос ужасен, полон горечи от обиды. Обиды не только на него, конечно. С чего я вообще решила, что нечто подобное может достаться мне – девчонке, о любовном легкомыслии которой ходит сотня шуточек? Я с пустым взглядом проталкиваюсь мимо Оуэна к двери. – Мне пора.

– Меган… – Я слышу в его голосе сожаление, будто он понял, что зашел слишком далеко. Но я не оборачиваюсь, зная, что ничего он не сможет сказать, чтобы это исправить, – и еще я не хочу, чтобы он заметил мои покрасневшие глаза. Я хлопаю за собой дверью.

Я сажусь в машину и еду по его улице. Когда я убеждаюсь, что он не следует за мной, то останавливаюсь у обочины и делаю то, чего не делала уже много лет.

Я плачу. Рыдаю по-настоящему – это не просто пара слез и всхлипов, которые обычно следуют за ссорами и разрывами. Я прижимаюсь лбом к рулю, и мои плечи трясутся со всей силы.

Я показываю на Джереми Хэндлера, прерывая репетицию.

– Джереми, – зову я из первого ряда зрительного зала. Он останавливается на сцене перед тремя девчонками из труппы, сидящими на скамейке. – Ты говоришь этим дамам, что если они с тобой не хотят танцевать, то только потому, что у них стопы в мозолях. Но ты при этом хочешь , чтобы они с тобой пошли танцевать, так что не стой от них слишком далеко. Можешь даже попробовать одну из них взять за руку.

– Ладно. – Джереми нервно делает шаг к Кейт Доусон и аккуратно берет ее за руку. – Вот так?

– Отлично. – Я замечаю, как засветилось лицо Кейт, и она даже выпрямилась. – Если синьор Капулетти ведет себя с гостями как странный старикан, то он может и поярче это выразить, – завершаю я.

За две недели после ссоры с Оуэном у меня не произошло ничего, кроме небольшого, неловкого ужина на День благодарения с папой и Роуз – и еще Эрин, которая радостно бросала клюквенный соус на пол; да еще пары репетиций. Я думала, что это уже невозможно, но стала ненавидеть Джульетту с новой силой. Это не мешает мне играть роль. Честно говоря, я ее играю хорошо, лучше, чем мне казалось возможным. Не думала, что когда-то так скажу, но я рада Тайлеру. Его влюбленные взгляды и страстные речи сглаживают мои суховатые реплики. Что удачно, потому что Орегонский Шекспировский фестиваль уже через неделю. За два дня до его начала мы поедем в Эшленд и поселимся в дешевом отеле – Джоди хотела, чтобы у нас было время порепетировать на месте выступления.

Но ничего из этого не приносит мне облегчения или радости. Я просто опустошена.

Что меня держит на плаву – так это разрешение от Джоди полчаса в день заниматься режиссурой «Ромео и Джульетты». Видимо, она заметила мое настроение в последнее время, а может, просто сжалилась над моим отсутствием энтузиазма и хотела дать мне приятный участок работы.

Единственная сцена, которую я отказалась режиссировать, – с братом Лоренцо. Я не говорила с Оуэном ни разу с тех пор, как вышла из его дома. И с Уиллом тоже, да и не хотела бы, даже попытайся он. Но в то время как наш разрыв с Уиллом кажется незначительным, будто из чужой жизни, то, что я потеряла в отношениях с Оуэном (и то, что в них так и не произошло), ранит все так же сильно, как и в тот день.

Явный признак моего отчаяния – то, что я много времени вне школы провожу в «Вероне». «Верона» – место, где нет ни Уилла, ни Оуэна, и что еще лучше – там я всегда могу найти Энтони. Мы с ним оба с разбитыми сердцами и проводим дни и вечера между его сменами, грустя над старой бесплатной пиццей. Хотя Маделайн иногда заглядывает и пытается присоединиться, у нее не так уж много опыта по части разбитых сердец. Точнее, его вообще нет. А у нас с Энтони есть дела и поважнее, чем нытье. Его прослушивание в Джульярдской школе уже близится, и я ему помогаю выбрать монолог.

Кажется, я уже видела тысячу прочтений дюжины разных монологов у зеркала в мужском туалете к тому моменту, как убеждаю его выбрать на основании отклика зрителей на вечере открытого микрофона.

Я благодарна, что есть на что отвлечься. Покуда я занята выбором идеального монолога для Энтони, можно не проигрывать в голове слова Оуэна и не вспоминать то, каково мне было в его объятиях на одну пронзительную секунду. Должно быть легко его забыть. Мы были вместе всего несколько минут. Но эти минуты значили больше, чем несколько месяцев с Тайлером или несколько недель с Уиллом. Я не знаю, как забыть то, что казалось таким настоящим.

Так что я и не забываю. Помню все, как есть.

Я захожу в четверг вечером в «Луна Кофе», и не удивлена, что там уже сидят все студенты театрального класса. Хотя он и не такой громкий, как Тайлер, Энтони все равно считается безоговорочно лучшим актером школы. Все набились в маленький зал и сидят на деревянных столиках, бордовых кожаных диванчиках и ковриках на полу – занят каждый дюйм пространства.

– Тут есть место, – говорит кто-то слева от меня. Я поворачиваюсь и вижу Уайятта Родса, который ухмыляется мне с одной из пристенных скамеек под окнами. Я опешила. Не думала, что Уайятт интересуется такими мероприятиями. На нем не футболка поло, а модная розовая рубашка, и три верхние пуговицы расстегнуты. Это уж слишком, и это ровно такой наряд, который всего пару месяцев назад заставил бы меня пускать слюни.