Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Да! Только по другому поводу.

Я сперва не понял, с чего это вдруг во мне возник мотив старой любимой песни, и только теперь уловил негромкое пение за окном…

В соседнем огороде, который очень хорошо видно из окна второго этажа, Тагангаш, младшая сестра моего друга, Пацана, собирала помидоры и тихонько напевала себе… Впрочем, себе ли?

Мне ее видно сбоку, над невысоким, подвязанным к колышку кустом нагнулась, так что ее роскошные волосы достали до стоящего рядом ведра с помидорами, вся в работу ушла. Но оклика моего словно ждала: стоило мне крикнуть ей, как огненные волосы взметнулись сперва сами, потом она их обеими руками откинула и выпрямилась уже ко мне лицом. Остроглазая, конопатая, скуластенькая, с оспинками на щеках — они у нее всегда словно присыпаны отрубями… Худющая, с такой талией, что не знаю, можно ли и впрямь обхватить ее двумя пальцами, но уж четырьмя на двух руках — тут и говорить нечего… куда ей, такой тонюсенькой, эта роскошная прическа?.. Но стоило ей слегка отставить ножку, ткнуть руку в бочок и царственно повести головой — и вся преобразилась… А представить, что уже взяла в руки свою любимую гармошку?

Если Тагангаш еще и с гармошкой — тут ей нет равных, уж поверьте!..

— Ты что пугаешь добрых людей? — негромко, низким своим, зычным голосом спрашивает сестра Пацана.

Я ложусь грудью на подоконник — чтобы в комнате было не очень слышно:

— Так уж тебя и испугаешь?

— Сердце готово выскочить!

— По-моему, оно уже выскочило!.. И лежит на тарелочке, которую только что принесла нам сюда Кызыу!

— Ах, вот ты о чем? — чуть небрежно говорит Тагангаш. — Плохой помидор, что ли?.. Может быть, он кому-то не нравится?

— Представь себе, что кому-то это может и точно не понравиться! — приподнимаю я палец.

— Ко-му-у? — тянет Тагангаш, и лицо у нее — сама независимость.

— Вот кому! — говорю я.

Приподнимаюсь с подоконника и начинаю покачивать перед собой согнутыми кулаками — кручу невидимую баранку, и, если у Тагангаш вид независимый, то у меня на лице появляется чуть ли не презрение — как у Пацана, у ее братика… С таким лицом сидит он всегда за рулем своей белой «Волги», когда везет в Москву помидоры.

Сперва Тагангаш небрежно вскидывает ладонь с растопыренными пальцами, и это можно понять: боялась я его, э?!

Но она его, по-моему, все-таки боится, своего брата-близнеца, который постоянно подчеркивает, что он старше, потому что родился вторым… У адыгов раньше считалось так: только старший может отправить младшего поглядеть, каков мир, где им суждено жить… Вот он и послал Тагангаш, и именно с тех пор, пожалуй, только тем и занимается, что придумывает для нее работу, и хлопоты, и всякого рода поручения, на которые он большой мастер.

Я тоже приподнимаю ладонь, но моя не раскрыта: ладно-ладно, мол, мы-то все знаем!

И тогда она уже кричит:

— Ну, уехал твой друг, уехал!

— Туда? — кивнул я на север, куда-то, где, вероятно, и в самом деле должна быть Москва, — ведь именно туда кивает уже не одно поколение шиблокохабльцев. Правда, в том же направлении и Краснодар находится, но если речь идет о нем, то кивок делают и короче, и куда небрежней.

— Куда же еще? — говорит Тагангаш, и на лице у нее появляется такая усмешка, будто быть однокашником этого дельца более предосудительно, нежели родною сестрой.

Вильям Викторович все хлопочет вокруг Кызыу, но то и дело коротко поглядывает в сторону окна, и я приглашаю его взглянуть на нашу соседку:

— Вот кто выращивает такие помидоры, Вильям Викторович!

Он кланяется Тагангаш:

— Извините, что мы тут — наверху… Как вы понимаете, наше сердце там…

Он запнулся, и я выручил, договорил за него:

— У ваших ног!

— Да-да! — облегченно подтвердил Вильям. — Спасибо вам за этот подарок — и правда, я таких никогда и не видел… Это вы тут недавно играли на гармошке?

— Да, немножко репетировала! — опустила голову Тагангаш: вот уж не думал, что она такая скромница!

— У вашей гармошки удивительное звучание, поверьте! — непривычно для меня говорит Оленин: при всем моем преклонении перед ним, мы с ним обычно друг над дружкой насмешничаем.

— Ай, спасибо! — вскидывает свои огненные волосы и снова рывком опускает голову Тагангаш.

— Пусть вашу замечательную гармошку слухом слышит, когда играете, весь аул, а сердцем — вся Адыгея!

Ну, разве можно сказать Тагангаш что-либо более приятное?

Точно так же, как мой отец считает, что кроме самой земли, над которой люди должны гнуться с утра и до вечера, на свете нет ничего путного и интересного, так и Тагангаш думает, что лучше и притягательнее ее гармошки ничего на земле не может быть.

Из-за этого она никак не может и замуж выйти.

Тагангаш не только работает в нашем аульском клубе, но и не отказывается, когда ее зовут поиграть на чьей-либо свадьбе. И тут, дома, и в соседнем ауле, и на каком-нибудь русском хуторе — друзей у нее хватает всюду. Как она всегда играет, когда осенью ребят провожают в армию! Будто плачет за всех тех аульских девчат, которые без женихов тут останутся…

И она умеет ладить с людьми, а где надо, умеет и покомандовать ими, даже старшими. Заводная сама, она и людей обычно умеет завести так, что уже и праздник давно закончился, а они все его вспоминают и вспоминают — чуть не до следующего праздника…

И подобно тому, как искусного врача почитают и зовут в каждый дом, так и ее, дочь Мазаовых, каждый считает за честь к себе пригласить. Бывает, и своего рода очередь к ней устанавливается: желающих ведь немало, а она, как говорится, одна!.. Особенно весною и ранней осенью гармонь ее — нарасхват. Некоторые даже свадьбы откладывают — а что делать?

Не только в нашем ауле идет такой разговор: у Мазаовой Тагангаш легкая рука, а у ее гармошки музыка не простая — чуть не волшебная. Если она играла на свадьбе, молодые и жить будут хорошо, и детишки у них пойдут здоровые да красивые… Верь — не верь — это твое дело. Но ведь — говорят!

Вот почему сама Тагангаш вынуждена выбирать себе будущего мужа так тщательно — это не каприз, нет… Кто из женихов даст ей потом свободу, кто из них из-за пустячного мужского самолюбия, которое, однако, ломает столько судеб, не потребует, чтобы она рассталась со своей любимой гармошкой…

Когда к ней приходит очередной жених, всякое сватовство или как бы только прикидка его превращается в такой спектакль… Конечно же, Тагангаш умеет и подзадорить парня, и разогреть его своим хорошо подвешенным язычком так, что на иного и смотреть жалко — начинает маяться от любви, словно от зубной боли… Дело человеческое, как говорится, — иному джигиту, прежде чем встать, приходится уже снять пиджак, небрежно бросить на левую руку и, как бы между прочим, прикрыть штаны — пока он, запрокидываясь, будет осушать стакан холодной воды: чтобы остудить любовный жар, как говорится…