Леонид Гартунг - Завтра ты войдешь в класс

Однажды он принес мышь, и она прогуливалась у него на парте, привязанная за хвост ниткой… Однажды он остриг наголо школьного кота. Однажды… Но стоит ли перечислять? Некоторые его поступки трудно было объяснить только живостью темперамента или детской шаловливостью. В них проглядывала какая-то недетская озлобленность и, пожалуй, даже ненависть к окружающим. Я пробовал говорить с ним наедине. Он обычно молчал, иногда на его тонких бледных губах появлялась еле заметная пренебрежительная усмешка. Мне он был непонятен, хотя одно я видел ясно: мальчик очень одинок. Но почему?

Его мать я встречал чуть ли не каждый день. Она работала в совхозе, специальности, видимо, не имела. Я видел ее то с вилами, то с лопатой. Иногда пробовал поговорить с ней о сыне.

Она испуганно поднимала серые, как и у Володи, глаза, опушенные густыми ресницами, и, казалось, готова была заплакать.

— Я поговорю, поговорю… Он больше не будет. — И спешила уйти.

И вот весной Володя перестал ходить в школу. Я пришел к нему домой. Конечно, это следовало сделать раньше, но в то время я еще не знал, как много может сказать о человеке его квартира, его вещи, его быт. Да и разговор дома совсем не тот, что на улице или в классе.

Они жили на берегу Ушайки, недалеко от каменного карьера, в большой, старой избе, вокруг которой — ни двора, ни изгороди, ни поленницы дров. Лишь охапка хвороста у порога, видимо, только что принесенная из леса. В просторной грязной комнате — койка с погнутыми прутьями, табурет, голый стол, рваный сапог посреди комнаты. Два детских личика глянули на меня с русской печки. Мать шила, а Вовка толок что-то в большой деревянной ступке.

Я уселся на табурет, не зная, с чего начать. Слова о пользе учения, приготовленные для Вовки и его матери, застряли у меня в горле. Я не понимал ничего. Почему мать Вовки, молодая женщина, выглядит почти старухой? Что убило в ней волю к жизни, к уюту, к чистоте? Откуда в этом доме такая бедность, угнетенность, такое безразличие?

Я вспомнил свое отношение к Вовке, и мне стало мучительно стыдно. Вовке тоже было не по себе. Он взял удочки и ушел. Лишь тогда я смог поговорить с матерью. Она плакала. По ее отдельным обрывочным фразам я понял, как живет их семья.

Вовка — сын от первого брака. Теперешний муж терпеть его не может. Когда напивается, берет его за шиворот, как щенка, и выбрасывает на улицу. Звереет. Рубит топором вещи, бьет окна. Мать и сын спасаются у соседей. Пропивает и свою, и ее зарплату. Неделями не работает. Подолгу они нигде не живут. Полгода, в лучшем случае год. «Так и катимся по земле, словно ветер гонит…»

— И все-таки Володе надо учиться, — сказал я.

— А чем его кормить? — снова заплакала женщина. — Их три рта, да нас двое. Хорошо еще, соседи помогают…

— Почему вы не пожалуетесь? Ведь можно обуздать мужа…

Она только жалобно взглянула. «Видимо, любит его», — подумал я.

Теперь я удивлялся не тому, что Вовка, имея нормальные способности, плохо учится, а тому, что он вообще приходит в школу, хоть как-то отвечает на уроках и даже иногда готовит домашние задания. Стало ясно: ему и его матери нужны не убеждения, не слова, а конкретная помощь.

Судьбой Володи заинтересовался родительский комитет. Его семье помогли продуктами, мальчику купили ботинки и костюм. Участковый милиционер весьма внушительно поговорил с отчимом. Володя окончил школу, поступил в ремесленное училище. Опасный рубеж в его жизни был благополучно пройден. И вот теперь я встретил его в Томске…

Иногда нам, учителям, кажется, что наши воспитательные усилия не приносят пользы. Мы беседуем с учеником, даем ему хорошую книгу, возбуждаем в нем добрые мысли и стремления, а отдачи как будто нет. Смотришь: утром ученик читал стихотворение о вежливости, а вечером подрался с товарищем. Или на классном собрании громил отстающего, а назавтра сам получил двойку. Бьешься, бьешься с каким-нибудь Володей или Петей, руки опускаются. Неужели ничего не получится?

Это, конечно, неверно. Отдача обязательно будет, только, может быть, увидишь ее не сразу. Ведь взгляды и привычки иного школьника формировались в течение долгих лет под влиянием семьи, дурных приятелей, улицы, их не вытравишь двумя-тремя душеспасительными беседами. Нужен долгий и последовательный труд не одного, а многих воспитателей и всего школьного коллектива. Взять того же Владимира. Ведь именно школа спасла его для нормальной человеческой жизни. Геометрия и алгебра воспитывали его мышление, физика и химия раскрывали смысл окружающих явлений, география манила в далекие страны, рассказы учителя о Родине укрепляли любовь к родной земле. Вся обстановка школы, доброжелательная, тактичная манера общения учителей друг с другом и с учениками формировали изо дня в день его характер, служили противоядием в борьбе с дурным влиянием семьи. И хотя очень сильна была у мальчика обида на отчима, хотя постоянные моральные потрясения угнетали детскую психику, отделяли Вовку от обычных ребячьих игр и интересов (вот откуда угрюмость и замкнутость), все же школа не позволила мальчику озлобиться окончательно, хотя и пришла на помощь с большим опозданием. А потом наше доброе дело продолжили ремесленное училище, завод, рабочий коллектив, комсомол — и в результате передо мной совсем другой человек.

Прощаясь, Владимир сказал:

— Учиться надо. Вот Петр подрастет, — он кивнул в сторону голубого конверта, — Зинаиде посвободней станет, начну готовиться в политехнический. Ведь не поздно еще?

— Нет, конечно.

В это время к нам подошла молодая женщина.

— Это моя Зина, — сказал Владимир.

— Очень приятно.

— А вы, наверное, учитель Володи? Я так и думала. Зайдемте к нам.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Как-нибудь в другой раз.

Вовка пожал мне руку, Зина кивнула, и они продолжали путь — мужчина, женщина и наследник — солнечной стороной улицы.

Иногда дети держатся отчужденно по другим причинам… В тот вечер, направляясь в школу, я еще раз встретил Женю К. Каждый отпуск он проводит в родном селе. Накануне он приходил в учительскую проведать преподавателей, а теперь я увидел его на крыльце родительского дома. Женя был в нейлоновой белой рубашке, праздничный, тщательно выбритый. Из-за его спины в полуоткрытую дверь неслись звуки баяна и веселые голоса — вероятно, собрались гости. А перед парнем стояла Анна Панкратовна, мать его школьного друга, в поношенной стеганке, повязанная темным платком. Я понял, что она пользуется случаем расспросить Женьку о своем сыне. Парень уговаривал ее:

— Да что мы стоим на крыльце, тетя Аня, зайдите посидеть.

— И не проси, — отмахивалась она, — не до гулянок мне. Ты скажи только, как он там?

Женька достал папиросу, безуспешно попытался раскурить ее на ветру, скомкал, бросил на землю.