Леонид Гартунг - Завтра ты войдешь в класс

Анна Панкратовна спрашивает:

— А как вы посоветуете? Послать ему гостинчика? Или не заслужил? Как уехал на Север — ни строчки. И за два года ни копейки. Как быть? Через суд стребовать?

Я сижу и думаю — что ответить? Конечно, суд вынесет справедливое решение. Престарелым родителям будут идти деньги по исполнительному листу. Только разве такие горькие деньги ей нужны? Иного она хочет. То, чего ни по какому исполнительному листу не «стребуешь». И постепенно я понимаю, что ответа она от меня и не ждет, просто хочется ей посетовать вслух, убедить и себя и меня, что во всем виноваты не они с мужем, а их выросший сын.

— А Люда как? — интересуюсь я.

Анна Панкратовна сокрушенно вздыхает:

— О Людке и не спрашивайте. За что только нам такое наказание? Не знаю. Как уехала в этот самый… Как его?

— Златоуст, — подсказываю я.

— Вот, вот… Как уехала, так и с концом. Как в воду канула. Где этот город? Шибко далеко? Слышали, будто замуж вышла. А может, брехня одна? Ни с какой стороны никому мы не нужны. Может, дите у нее народится, тогда сгодимся — нянчить.

— А младшая? — спрашиваю я.

— Светка-то? Тоже мало доброго. Выросла прынцесса — дыхнуть боимся. Приедет в субботу — не знаем, что на стол поставить, на что ее спать уложить. Все не по ней.

— Почему принцесса?

— А иначе как назовешь?! Была — вы помните какая? А нынче перекрасилась в рыжую. А нам, старикам, не то что свое мнение сказать, а посмотреть, как хочется, нельзя. Только вошла, шляпчонку скинула и сразу на нас вызверилась: «Вы что, спрашивает, на меня уставились? Или не узнаете?» А узнать-то ее мудрено. Хоть бы написала, предупредила, что так, мол, и так, сменила обличье, а то как снег на голову.

Анна Панкратовна невесело смеется и вопросительно смотрит на меня. Свету учил я четыре года. Хорошая была ученица, старательная и честолюбивая — никак не терпела, чтоб у нее что-нибудь хуже, чем у других. Недавно мы с ней встретились, разговорились. С увлечением рассказывала о своей учебе в техникуме. Не раз видел ее в клубе. Держится скромно, с достоинством. Никогда б не подумал, что дома она «принцесса».

Анна Панкратовна спрашивает меня, теперь уже не только о Григории:

— Пошто они такие?

Я бы мог ей самой высказать много упреков, но слова мои уже ничему не помогут. Могли бы помочь лет пятнадцать назад, да не слушала она тогда советов. Была Анна Панкратовна в те годы совсем другая. И не Панкратовна, а просто Аня. И больше всего думала тогда Аня о нарядах и развлечениях. По неделям «гуляли» с мужем, иногда уезжали в соседние деревни на несколько дней, бросая дом и хозяйство на малых детей.

А теперь у Анны Панкратовны голова в седине, да и здоровье пошатнулось. Нынче не до гулянок. Потянуло к покою, хочется уюта, не квартирного, не тряпичного, а душевного. В смысле материальном живет она, вроде бы, не хуже людей. Одно печально — подошла старость, и остались они одни со стариком. Все чаще не спит она ночами. И мысли все о детях…

Выросли они неплохими людьми. Учатся, работают, их уважают. Нет у них только одного — чувства принадлежности к своей семье. Оно не воспитано в них. Да и неоткуда было взяться этому чувству кровной связи с самыми близкими людьми. Теперь уже ни Грише, ни его сестрам не привьешь ни привязанности к семье, ни любви к родителям. В лучшем случае они будут исполнять свой долг по отношению к ним — давать деньги.

Чувство принадлежности к семье возникает в раннем детстве, затем крепнет в растущем человеке и становится чертой его характера. Воспитание в семье — это первые контакты маленького человека с обществом. Именно в ней он начинает чувствовать свою принадлежность к коллективу. И это чувство связи с людьми будет потом расширяться и наполняться все более глубоким содержанием: сначала семья, потом коллектив детского сада, класса, школы, института или цеха. Наконец, чувство принадлежности своей стране, своему народу, его истории. Так складывается социальный фундамент личности. А истоки его в маленькой ячейке общества — семье.

Вот что мне хотелось сказать Анне Панкратовне.

Это письмо переслала мне редакция газеты: «Дорогие товарищи! У меня четверо детей. Самая старшая — школьница. Учится неровно. Муж грубо обращается с ребятами… Напишите, пожалуйста, в газете, что это совершенно недопустимо…»

Сколько пережила и передумала эта женщина, прежде чем вот так написать! Все письмо пронизано той нестерпимой болью, когда уже невозможно молчать. И примечательно — почти ни слова о себе. Ни о профессии, ни о том, где работает муж, ни о достатке, ни о квартирных условиях. Видимо, муж груб не только с детьми, но и с ней, но и об этом упомянуто как-то вскользь. Она слишком горда, чтобы говорить о себе. Но дети? Им нельзя портить жизнь. Общество должно их защитить. И она, конечно, права. «Ребенок тоже кричит на младшего брата и хлопает его, подражая отцу… Дети отвечают на грубость отца тем же. Они начинают грубить и мне».

Как верно поняла эта никогда не изучавшая педагогику женщина цепную реакцию зла! Оскорбленный ребенок срывает обиду на младшем, а тот — на еще более маленьком и беззащитном. И матери становится страшно: а вдруг они вырастут злыми, раздражительными, грубыми?

Как умеет, она старается нейтрализовать дурное влияние отца. «Я внушаю им взаимоуважение. Когда мужа нет дома, мне легко с детьми. У нас тишина, взаимопонимание… Но у мужа два выходных. Для меня и детей это два черных дня. У нас шумно. То один, то другой плачет. То между собой раздерутся, то муж кого-нибудь обидит. Взять хотя бы Галю. Муж спрашивает: „Галя, ты сделала уроки?“ — „Нет еще“. — „Садись сейчас же!“ Она берет портфель, вертит его и — ни с места. „Чего стоишь?“ Она подходит к столу, но отвлекается с ребятишками. Муж кричит, берется за ремень. Она садится за стол и читает кое-как. Черкает на газете, на книге. Наедине я пытаюсь объяснить мужу, что он не прав, не надо постоянно понукать ребенка, он отвыкает от самостоятельности».

Интересно, что зла на мужа у женщины нет. «Он груб, но не потому, что не любит детей. Просто он сам не воспитан». Да, она еще раз права. Невоспитанность самих родителей — вот в чем часто корень зла.

Известно, что плох военачальник, не заботящийся о своем тыле. Семья — тыл школы. Все семейные трагедии обязательно дают отклик в классе. Вспомните Л. Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Учитель обязан знать, как живут его ученики, тактично и ненавязчиво вмешиваться в жизнь семьи с тем, чтобы предостеречь родителей от ошибок.