Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

…Итак, сегодня они оба возвращаются в Тханьхоа. Нежданно-негаданно оказались они вместе, совсем как в тот достопамятный день, когда они ехали покорять сияющие вершины прогресса. Сегодня они возвращались — в новеньких шляпах и модных европейских костюмах — скорым ночным экспрессом.

Скорый поезд, ненасытный пожиратель пространства, шумно отдуваясь, замер у перрона. Из шестого вагона вышел всего один пассажир. Это был Мой. С подножки седьмого вагона спрыгнул еще один — Нгуен. Они глянули друг на друга. О небо!..

Они протянули друг другу руки и, обнявшись, гулко похлопывали один другого по плечу — точь-в-точь здоровяки янки, свидевшиеся после долгой разлуки.

Чудеса! Не виделись семь или восемь лет. Вместе, в одном поезде, проехали сто семьдесят пять километров (как-никак — четыре часа) и не знали об этом. Они посмеялись над этакой нелепостью, чувствуя, как на душе становится легко и вольготно.

А контролер, глядя на них, начинал уже сердиться: когда же эти два чудака разомкнут наконец объятия и, вручив ему свои использованные билеты, покинут перрон. Контролера давно уже ждали дома с ужином! «Ну, хорошо, — думал он, — я согласен: вокзал — не просто транспортный узел, это — место проводов и встреч пассажиров. Но кто сказал, что перроны предназначены только для бурного изъявления чувств?!»

Все остальные приезжие давно уж покинули станцию, и поезд, окутавшись клубами белого пара, умчался на Юг, а Мой с Нгуеном все не могли расстаться, толкуя о разных разностях. Чемоданы их вместе с коробками и свертками громоздились вокруг, рядом стояли и маялись носильщики.

Исчерпав все темы для разговора, Мой попросил Нгуена оказать ему спасительную услугу: вытащить из левого глаза пылинку паровозной сажи, мучившую его от самого Донгзиао. А сам — долг платежом красен — любезно расправил и разгладил отложной ворот новомодной рубашки Нгуена, смявшийся тоже, представьте себе, в Донгзиао… По словам Нгуена, он уснул, склонив голову на плечо некой прелестной особы, ехавшей в Хюэ. Нет-нет, он прежде ее и в глаза не видел, но, разумеется, покорил с ходу. Да еще вдобавок шепнул ей, — а вагон был набит битком, — что сходит в Тханьхоа и дама сможет занять его место. Ну, дальше сами понимаете… В Донгзиао они задремали, прислонясь друг к дружке. Ему и сейчас еще щекочет ноздри аромат кокосового масла, которым благоухала красотка из Хюэ.

Тут наконец Нгуен, словно выйдя из транса, спросил:

— Что ж, не пора ли нам по домам?

— Пожалуй. А когда вы обратно, в Ханой?

— Да не знаю еще. Может быть, задержусь на неделю, а то и на две. А вы?

— Я тоже еще не решил. Думаю, мы непременно должны встретиться до отъезда. Обменяемся визитами, как пишут в светской хронике?

Нгуен вдруг с изумлением вспомнил, что здесь, в крохотном городке, где все всех знают и раз по сто хаживали друг другу в гости, ни он к Мою, ни Мой к нему никогда не заглядывали.

Он вежливо уступил Мою первую коляску рикши, подкатившую к вокзалу, и кивнул:

— Вы правы. Буду ждать вас и сам с удовольствием загляну к вам.

У перекрестка их коляски разъехались в разные стороны, но Мой с Нгуеном еще долго махали на прощанье руками.

Гулко пробили городские часы, и колокольный звон поплыл вдоль улиц, над тусклыми фонарями и силуэтами редких прохожих.

«Как же я буду теперь принимать его? — думал каждый из седоков, сменивших экспресс на рикшу. — Ведь он мне, по сути дела, чужой человек. Ну ладно, исполню формальности, окажу ему гостеприимство…»

На другой день Мой явился с визитом.

— Это господин Мой, — объявил Нгуен, представляя гостя жене и детям, — он приехал вместе со мной из Ханоя, одним поездом. Господин Мой — старший сын досточтимого Фана… Э-э… Досточтимого Фана из окружного суда.

Жена Нгуена, не имевшая ни малейшего представления ни о досточтимом Фане, ни об окружном суде, воскликнула с приятной улыбкой:

— А-а! Как же, как же…

Тем же вечером Нгуен посетил Моя.

— Батюшка! Матушка, прошу любить и жаловать, — сказал Мой, — это господин Нгуен, сын досточтимого архивариуса Ту. Он тоже работает в Ханое, мы вместе приехали, одним поездом.

Досточтимый Фан кивнул и воскликнул:

— А-а!..

Он отлично помнил старого архивариуса; они служили вместе, по одному ведомству. Оба вышли теперь на пенсию. «Это хорошо, — подумал он, — что Мой дружит с сыном господина Ту. Как там сказано? Ах да: «Близ старых бамбуков, волею неба, новые всходят ростки…» Он велел Мою подавать чай и усадил Нгуена на низенький табурет рядом с собой.

Тетушка Фан, сплюнув в полоскательницу разжеванный бетель, сказала (голос у нее был мягкий и ласковый):

— Вот и чудесно! Вы ведь земляки, кому, как не вам, дружить на чужбине? Молодцы, что сговорились и приехали вместе.

Добрая, гостеприимная мать Моя понравилась Нгуену. Ему было неловко обманывать ее; хотелось сознаться, что они на чужбине не видятся никогда да и в один-то поезд угодили случайно. Но он промолчал.

Нгуен сидел, принужденно отвечая на пустые вопросы стариков и томясь от смертельной скуки.

Каждый раз, родив очередную фразу, он вытягивал шею и по-птичьи вертел головой, разглядывая обрамленные листы картона со старинными изреченьями и шелковые панно, расшитые золотыми иероглифами, легкими, будто порхающие мотыльки. А за окном виден был сад старого Фана: купа перечных деревьев и кусты периллы с пахучими лиловыми листьями.

Наконец Нгуен встал и попросил разрешенья откланяться. У него иссякло терпение. Мой, словно он только и дожидался этого, тоже с облегчением поднялся проводить гостя и сказал ему уже в дверях:

— Надо бывать друг у друга почаще.

Когда Нгуен ушел, тетушка Фан сказала сыну:

— Зря говорят, будто первенец старого Ту грубиян, гуляка и мот. Как я погляжу, он человек воспитанный и разумный. Ты с ним дружи, сынок. Там ведь, в столице, народ все больше с норовом да бессердечный.

Дня через два-три они снова навестили друг друга. А потом родители Моя чуть не силком заставили Нгуена отобедать у них: они и слушать не хотели его отговорки, ссылались на свои почтенные годы и просили не чиниться и чувствовать себя как дома.

«Как дома…» Слова эти казались ему непонятными и странными. Разве они дружили домами? Да и много ли общего между их стариками?..

— А знаете, господин Нгуен, — начал вдруг старый Фан, — отец ваш, когда мы оба еще работали в суде, всегда сиживал рядом со мной. И на банкетах в городе, и когда мы бывали в уездах на разных праздниках да воскресных гуляньях. Он, правда, уступал мне по части спиртного, но зато какой был рассказчик и балагур! Знал уморительные истории про французов, что впервые явились сюда на службу…

Всякий раз, когда старик делал небольшую паузу, Нгуен кивал и поддакивал, боясь, как бы их разговор не угас сам собою.