Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

Старый Шэн тотчас же попросил отдать ему странный зеленый стержень: он, мол, попробует приготовить из стержня целебное снадобье, излечивающее опухоли и болезни кожи. Но, воротившись домой, он посадил зеленый листочек в фаянсовый горшок с землей. К утру в горшке поднялся тощий коленчатый стволик бамбука — точь-в-точь как выращивают на малых подобиях гор [153] Подобия гор — декоративные небольшие горки из камня, и земли, где выращивались миниатюрные, специально выводившиеся растения, ставились крохотные макеты домов, храмов, мостов, фигурки людей и животных из обожженной глины и т. п.; ими украшались сады, храмовые дворики. . Было у него несколько коленец и ответвлений, но всего лишь один-единственный зеленый листок, тонкий и острый.

Желая отныне еще строже блюсти обет молчания, шестеро мастеров, после похорон Ниеу Тама, стали собираться за выпивкой только в доме у старого Шэна. Обычно он сам созывал их, и они пили хмельную водку, — пили молча, не прикасаясь к закуске, не сводя глаз с тощего коленчатого бамбука, одиноко торчавшего из поставленного у крыльца фаянсового горшка. Их омраченные страхом встречи — несмотря на обилье отменнейшей водки — были самыми безрадостными и горькими свиданиями и самыми постылыми трапезами в жизни друзей. А ведь обычно, что греха таить, в унылой череде деревенских дней дружеская попойка — едва ли не единственное развлеченье.

Зеленый лист по-прежнему оставался одиноким на подраставшем бамбуковом кустике, суховатом и хрупком, словно пучок тонко нащипанной лучины, — страшное, не утратившее своей силы предупрежденье.

Дни и месяцы, становясь все короче, текли чередой сквозь живую бамбуковую изгородь, окружавшую деревню Чангтхон.

Но вот однажды, — не помню только, который тогда был год, знаю лишь, в том году случилось очень сильное наводнение, вода размыла даже насыпь, где горожане творили жертвоприношенья, и снесла часть городской стены с западной стороны, разметав чуть не восемьдесят чыонгов кладки из тесаного ячеистого камня, — однажды, под вечер, когда начинают сгущаться тени и пахари гонят по переулкам буйволов к дому, какой-то древний старик, — волосы его, борода с усами, ресницы и брови были белы и пушисты, как вата, — опираясь на гладкий бамбуковый посох, степенно вошел в деревенские ворота.

Завидя этого странного ветхозаветного старца в шляпе, какие носят обычно отшельники да монахи в пагодах, люди не стали докучать ему вопросами и молча глядели ему вслед. Старец свернул в переулок, что вел к дому старого Шэна. Шел он уверенной, бодрой походкой человека, прекрасно знающего дорогу.

Старый Шэн сидел у очага, помешивая варившееся в котле просо. Заметив вошедшего во двор человека, он, удивленный, — три его черных пса не лаяли, а, виляя хвостами, ластились к незнакомцу, — бросил котел с недоваренным просом и выбежал из кухни. Гость был стар, но пригож и благообразен. Среди почтеннейших старцев, восседавших в общинном доме на верхней циновке, обшитой красною лентой, не видать было таких красивых стариков.

— О досточтимый отец, — сказал Шэн, — я жду вашего мудрого слова.

Старец снял шляпу, как бы желая показать хозяину свое лицо. Но сумеречный предвечерний свет был слишком слаб, и Шэн напрасно старался припомнить гостя.

Вдруг старец увидел кустик бамбука с одиноким листом, что торчал из фаянсового горшка у крыльца, тотчас подошел к нему, наклонился и тихонько пощупал пальцами острый зеленый лист. Потом он поднял голову и встретился взглядом с хозяином, не сводившим с него глаз. Старец слегка усмехнулся. И мастер, побелев как полотно, рухнул на колени и стал отвешивать поклоны: «Дух! Святой Дух Горы!..»

— Полно, — сказал Дух, помогая мастеру подняться, — полно, здесь не место для дворцовых церемоний. Встань, распрями плечи. Мы повелеваем тебе этой же ночью явиться к Нам со всеми давешними друзьями. Есть для вас дело.

— Слушаюсь.

— К концу четвертой стражи соберитесь на пристани Гон и ждите. Едва завидите подплывающую пирогу, смело садитесь в нее. Не усядетесь все в одну пирогу, придет вторая.

— Слушаюсь.

— Гляди. Мы оставляем немного серебряных зерен. Бросьте их в воду; зерна, какие упадут на дно, разделите поровну меж своими близкими. А те, что всплывут, заверните в тряпицу и возьмите с собой; в положенный день вам их обменяют. Вас не будет по здешнему, земному, времени около месяца. Да помните, никому ни слова — ни жене, ни детям.

С этими словами Дух поднял руку и указал на лист бамбука, зеленый — совсем как в ту пору. Другой рукой он придержал мастера, собравшегося было снова пасть ниц.

Потом он надел шляпу, взмахнул широкими рукавами и удалился. Черные псы не залаяли и на этот раз.

Пристань Гон. Начало четвертой стражи. Шестеро мастеров, выпив и подкрепившись на дорогу, в праздном ожидании, словно пахари в непогоду, сидят на холодных круглобоких валунах. Пристань эта пустует вот уж который год. Жители деревень, стоящих по обе стороны реки, на базар ли в уезд, на окружную ли ярмарку переправляются теперь с пристаней, лежащих выше и ниже по течению. Давно уже ни один челн не причаливал к пристани Гон. Не приставали сюда ни бамбуковые плоты, на каких перевозят лесную добычу, ни даже утлые лодчонки-однодревки. Над пристанью царила такая тишина, что даже речные воды не смели нарушить ее своим журчаньем и плеском. Но вот наконец с реки послышался какой-то загадочный всплеск, отзвук его полетел над водой и замер в старых тростниках, стоявших на отмелях за изгибом речной излучины. Неведомый шум повторился снова и снова. От сотрясения воздуха с вековых деревьев шунг попадали в воду перезрелые плоды. И сквозь ночную тьму стали видны разбежавшиеся по застывшей, как масло, реке редкие круги.

Негромко защебетали ночные птицы. Видно, близился конец четвертой стражи. Потому что лишь на исходе ночи разлетающиеся на добычу ночные птицы — самец и самка — окликают друг друга.

Старый Шэн и пятеро друзей его — уж больно долго просидели они на камнях, даже спины задеревенели, — тотчас встрепенулись и расправили плечи. Сложенные в мешки стамески, рубанки и сверла коротко звякнули, ударившись друг о дружку.

Вялое течение повлекло прочь белые сгустки слюны — люди время от времени поплевывали в реку, чтоб хоть как-то скрасить чересчур затянувшееся ожидание.

Ночной мрак снова сгустился, стал черен и непроницаем. На сторожевом посту в старом уезде барабан пробил новую стражу.

Вдруг старый Шэн увидел, — нет, не увидел, скорее ощутил каким-то шестым чувством, — как некий смутный предмет проплыл мимо пристани, потом развернулся, поплыл назад и застыл неподвижно перед истомившимися в ожидании людьми. Наклонясь к воде, они разглядели вблизи пирогу и за нею… еще одну. Обе пироги с поручнями на носу тесно прижались бортами к каменным скосам берега. Шестеро мастеров молча спустились к лодкам. Пироги оказались невелики, — человека на три, от силы четыре, каждая, — и на обе был только один лодочник с шестом. Лодочник не промолвил ни слова, даже не глянул на мастеров. Сразу же развернув пироги носом к утонувшей во тьме середине реки, он с силой оттолкнулся от дна шестом, и пироги рванулись с места.