Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

— Благоволите, о Высочайший дух гор, преклонить слух к нашим словам; мы всегда поступаем так, когда не хватает дерева на колонны. Всего утрачено шестнадцать колонн, а во дворе лежат лишь девять стволов сумаха. Если же делать колонны из разного дерева, нарушится, на наш взгляд, вся красота. Просим вас объявить свою волю, чтобы мы могли приступить к работе.

— Как был поставлен храм прежде, так и извольте его восстановить. Никаких замен и перемен! Неужто в горах у Нас мало сумаха с узорами наподобие рыбьих плавников, ужели не хватит переливчатого мрамора?! О, Мы готовы даже, как говорят игроки, дать фору этому нечестивцу, который надеется, подняв воды, разграбить все наше драгоценное дерево и цветные камни. А семь недостающих стволов сумаха нынче же к вечеру доставят Наши белые слоны. Двор же и помещения храма вымостят мрамором каменщики и гончары.

Артель начала свою работу. Нелегко было мастерам вести счет времени, потому что здесь, на вершине, день не отличался от ночи и вечно светил неяркий свет, похожий на отблеск жемчуга. Случалось, правда, что небо обкладывало тучами и свет становился более тусклым. Тогда храм освещался полыхавшими как пламя лучами — их испускали настланные на крыше черепицы. И на каждом сверкающем изразце можно было прочитать четыре слова: «Кровля святилища Горы-балдахина». В такую пору особенно ясно высвечивались узоры на колоннах из сумаха, и каждому становилось понятным достоинство благородного дерева. В мерцающих отсветах изразцов разводы и прожилки древесины напоминали переливы золотых драконьих плавников.

Концы стропил и балок Верхнего храма украшены были резьбой, изображавшей четыре времени года и четырех чудотворных тварей: дракона, единорога, черепаху и феникса. На деревянных досках под потолком вырезаны восемь старинных предметов храмового культа. Искусство, с которым резец запечатлел все это в дереве, намного превосходило творенья земных ваятелей и резчиков. Шестеро мастеров, разделившись, подновляли резьбу: одни корпели над изображениями мечей, вееров, опахал из перьев, другие отделывали контуры звонких рогов, сумок со стихами и фляг из тыкв-горлянок, в которых обычно держат водку… Фигуры соединялись меж собою причудливыми извивами лент; искусно вырезанные парчовые гирлянды, казалось, вот-вот улетят ввысь.

Настал день, когда мастера начали вырезать на восьми створках алтаря воплощенья Восьми бессмертных [158] Восемь бессмертных — персонажи заимствованных из Китая даосских преданий о подвигах и чудесах, совершенных мудрецами, постигшими истинный путь и получившими бессмертие. , но тут небо совсем посерело, а света чудесных изразцов явно не хватало для этой тонкой работы. Пришлось Хозяину Горы ударить в изогнутый полумесяцем каменный гонг, чтобы призвать в храм двух синих носорогов. Носороги стояли рядом с мастерами и освещали своими рогами линии, намеченные для резца. Рога их излучали голубоватый фосфорический свет. Странные звери пряли ушами, слушая стук долот и звон стамесок, непривычным звучаньем своим тревоживших безмятежную тишину горного леса.

Хозяин горы не раз и не два разрешал мастерам выпить водки из белых каменьев, и они засыпали, хмельные, без памяти. Однажды старый Шэн, пробудясь от пьяного сна, увидал, что лежит на земле, примостив голову на хоботе белого слона, тут же белые гиббоны резвятся, обрывая миндаль и бросая плоды в храпящих людей, а рядом фиолетовые водяные курочки расклевывали черные, как эбен, бутоны орхидей.

Сегодня мастера из деревни Чангтхон высекали на закраинах досок, обрамлявших навес, витую бахрому, отделяя сквозной прорезью каждую нить. День шел за днем, и восстановление Верхнего храма приблизилось к концу. Старый Шэн с грустью думал о том, что скоро им придется спуститься с Горы. Здесь, на вершине, они могли сколько душе угодно рассуждать и спорить о чудесах потаенных лесов и гор; но стоит уйти отсюда, и им никогда не сыскать обратной дороги на Гору. Да и там, внизу, на равнине, никто из них не посмеет и словом обмолвиться с земляками о диковинах и чарах здешнего мира.

И еще старый Шэн печалился, что недалек день, когда Святой дух Горы снова вручит каждому из шестерых мастеров острые листья бамбука.

Кхэу пришел в провинциальный центр, пожалуй, слишком рано. Поправив висевший за спиной вещевой мешок, он оглядел базарные ряды, крытые соломой. Нигде ни души. Ну, не беда; солнце вот-вот сядет, и соберется вечерний базар. Он вспомнил вдруг, как приятель, недавно побывавший здесь, говорил: «Слушай, а ведь по сравнению с дореволюционными годами, народу прибавилось. Ну, не здорово ли, кругом война, а население растет?! Вечерами, куда ни сунься, всюду полно людей: все идут куда-то, сидят, стоят на каждом углу. Базары-то, базары — на прилавках, в корзинах полно всякой снеди! Шум, толчея, пересуды…»

Подойдя к соломенной хижине с вывеской «Парикмахерская», Кхэу заглянул в «салон» и, увидав свое отражение в кривоватом зеркале, рассмеялся и громко сказал:

— Прошу не искажать мою неотразимую внешность!

Мастера, — за неимением клиентов они сами восседали на табуретах перед зеркалами и, чтоб не испортить руку, тихонько клацали длинными ножницами, — как по команде, дружно уставились на него.

— Смотрите не переутомитесь, — снова засмеялся он и двинулся дальше.

Городок был совсем невелик; Кхэу и сам не заметил, как очутился на окраине. Тут на глаза ему попалось небольшое кафе. Выглядело оно необычайно уютным и привлекательным, может быть, потому, что не было в нем никаких сверхсовременных кухонных приспособлений, которые почему-то всегда вызывали у Кхэу мысль о гильотине. Термосы, посуда — стеклянные стаканы, чашки с блюдцами, тарелки, — все было чисто вымыто, и девушка, подававшая кофе, могла бы сойти за пример аккуратности и чистоты; но здесь не чувствовалось той «медицинской стерильности», один лишь вид которой лишает еду и питье всякого вкуса.

— Нет, спасибо, — ответил он на вопрос девушки, — я кофе не пью. Взбейте мне, пожалуйста, яйцо с сахаром.

Решив, пока девушка готовит крем, полюбоваться на шоссе, он вышел на крыльцо, огляделся и вдруг радостно воскликнул:

— Вот удача! Сапожник прямо под боком.

Быстро сняв сандалии, он протянул их старику, который с очками на носу сидел в самом центре диковинного мира, сотворенного из обрезков кожи и автомобильной резины — черной и красной.

— Дедушка, — попросил он, — будьте добры, прошейте эти перепонки. Боюсь, они у меня на полдороге распрощаются с подошвами. Я постою, подожду.