Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

— Нет уж, — сказал за спиной у него чей-то голос, — вы, дедушка, сперва меня отпустите. Нас как-никак с конем двое.

Тут только Кхэу разглядел, что старик колдует над седлом с оборванными тороками.

— Прошу вас, — окликнула его девушка, — крем готов.

Послышался какой-то неясный гул, он звучал все ближе и ближе. Кхэу насторожился: «Черт, неужели опять самолеты?!»

— Нет-нет, — словно угадав его мысли, сказала девушка, — это повозки.

Она оказалась права. Выйдя — на всякий случай — за дверь, Кхэу увидел целую вереницу новехоньких повозок. Они были нагружены с верхом солдатскими одеялами и военными мундирами, только что окрашенными желто-зеленым соком кой [159] Кой — травянистое растение; листьями его окрашивают ткани в желто-зеленый цвет. . Груз раскачивался и подпрыгивал на камнях и ухабах. Ополченцы, подталкивавшие повозки, — тоже, конечно, в новой форме, — вид имели внушительный и солидный. Торопыга, ожидавший седло, разъяснил всем смысл происходящего:

— Да-а, товарищи, нынче куда ни глянь — во всем свой порядок: власти вникают в каждую мелочь. Ну а снабжение войск: обмундирование, провиант — тут без повозок да быков не обойтись. Много ли на коромыслах перетаскаешь? В наше время, когда все идет по науке, коромысло — штука отсталая. Думаете, случайно всюду мостят насыпи, расширяют колеи? Вся сила теперь в хороших дорогах! Или возьмите обувь, — тут он подмигнул собравшимся, — обувь — великое дело. Оттого и дедушка наш — сапожник — первый человек. Хороши бы мы были без резиновых сандалий! Кого ни возьми, каждый на каучуковом ходу. — Парень с седлом снова подмигнул слушателям и спросил: — А вы, дедушка, обратили внимание: комсостав-то весь нынче расхаживает в кожаных ботинках? Говорят, к концу года и рядовым выдадут по паре ботинок. Любой марш-бросок будет нам нипочем.

Старик оторвался от работы и сквозь очки испытующе глянул на оратора.

Здесь, в городке, на что ни кинь взгляд, все было Кхэу по душе. Даже закатное солнце, светлою желтизной ложившееся на старые и новые тростниковые крыши, казалось особенно мягким и приятным. Наверху, в горах, где служил Кхэу, вечернее солнце светило резче, и лучи его были какими-то блеклыми и бесцветными. Золотистые зайчики прыгали по круглым бокам металлических кружек, по стеклянным колпакам фонарей и тускло отсвечивавшим конусам рупоров в лавке жестянщика. Нет, невмоготу было Кхэу молча сидеть в кафе, и он, единым духом доев свой крем, выбежал на затопленную солнцем дорогу.

Став рядом с жестянщиком, он долго не мог оторвать глаз от фонарей, рупоров, кружек и коробочек для шприца с ампулами. «Да-а, — думал он, — вот бы преподнести такой рупор нашему Отделу информации, начальник возликовал бы!.. И хорошо бы купить для нашего врача коробку и футляры… Все больные небось бы разом выздоровели… А фонарь! Сунул его в рюкзак — и шагай, а по ночам на привале извольте — собственное освещение. Работай, не хочу. Мог бы, все б отсюда унес!»

Старый жестянщик ловко управлялся с листком французской жести, нарезая его на ровные длинные полосы. Рядом в печи багровели угли и ворчал тигель с расплавленным оловом. Зажатые щипцами полосы жести быстро закручивались в кольца. «Здорово!.. — думал Кхэу. — Много ли надо, один вот такой мастер сразу бы оживил наш горный базарчик».

Четверо жеребцов, жевавших траву у коновязи, рядом с кузницей, вдруг, словно учуяв поблизости кобылу, громко заржали, а один даже встал на дыбы. Кхэу перебежал туда и, подперев щеку кулаком, застыл у дверей кузницы, глядя, как подковывают коня. Мерно вздыхал кузнечный мех. На почерневшем от грязи и копоти простенке висели образцы «местной продукции»: ножи, тесаки и даже сабли, сделанные на японский манер; рядом с оружием, лезвия которого зловеще отсвечивали в багровых вспышках огня, висели остро отточенные серпы — близилась жатва. Кхэу нравилось все в здешней кузнице. Дыхание мехов вздымало летавшую в воздухе пыль и золу. Но он не замечал этого, глядя с улыбкой на бородатого кузнеца, словно сроднившегося с раскаленным железом и звонким молотом, на маленькую девочку, державшую за повод смирную лошадь, которую должен был подковать кузнец.

Рядом с конем стоял давешний парень с седлом. Он улыбнулся Кхэу, как старому знакомому, и подошел к нему. Они разговорились и решили вернуться в кафе перекусить. Вдруг откуда-то появилась девушка, подававшая Кхэу крем, и окликнула его:

— Товарищ, а товарищ! Ваши сандалии готовы.

Он понял, в кафе есть еще одна дверь — прямо в сапожную мастерскую. Парень с седлом улыбнулся девушке и спросил:

— Винь, скажите, Кха часто бывает дома?

«Значит, ее зовут Винь…» — отметил про себя Кхэу.

— Мой брат нас не забывает, — сказала девушка. — Явился на днях, выкинул свои старые сандалии и обулся с ходу в кожаные ботинки, взял у отца прямо с «выставки». Отец ему говорит: «Ты что ж это? Вместо того чтоб мне, старику, подарить трофейные башмаки или сапожки, сам мои «образцы» таскаешь. Не дело это, дружок, не де-ло!..

— Наш дед, царь кожи и повелитель резины, это — отец Винь и Кха, — объяснил Кхэу новый приятель. — Кха раньше воевал в Хонгкуанге [160] Хонгкуанг — местность на побережье Северного Вьетнама; в начале 1947 года здесь шли упорные бои с французским экспедиционным корпусом. , потом в Тэйбаке [161] Тэйбак (северо-запад) — область в горах Северного Вьетнама. . Я тогда служил с ним в одной части. Помню, он все снабжал меня книжками и бумагой. «Я, говорит, повышаю твой культурный уровень…»

Ну вот, теперь и Кхэу был полностью в курсе дела. Он проникся еще большей симпатией к старому сапожнику и его дочке, — непосредственностью своей и усердием она напомнила ему старшеклассницу из тех школ, что открыты были в освобожденных районах.

Из кузницы кто-то крикнул:

— Эй, товарищ! Забирайте коня, подкован на все четыре!

Новый приятель Кхэу заторопился и, сколько тот ни предлагал ему съесть еще печенья, встал, распрощался и побежал через дорогу. Кхэу проводил его глазами и вдруг вспомнил, как он, качая головой, говорил: «Если уж повезет влипнуть в городе под бомбежку, труднее всего удержать коня. Да и с кормом бывает наплачешься: себе-то одному много ль надо, нароешь всяких клубней, корешков — и вроде сыт, а коню подавай траву да зерно…»

День угасал. По дороге мимо кафе вереницей шагали люди с корзинами и коромыслами.

— Не скажете, Винь, куда это народ повалил?

— На базар, куда же еще! В городе у нас базары веселые. За время эвакуации наша семья чуть ли не двадцать мест сменила, но таких базаров, как здесь, нигде не видали. Днем еще люди боятся самолетов, а вечерами на рыночной площади многолюдно и весело.

— Схожу-ка и я на базар. Утром мне не повезло.