Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

– Говорили, что твое алиби было ненадежным, – сказала я.

Папа отвлекся от маленького сада камней, расположенного под бамбуком.

– Это сплетни. – Он задумчиво потрогал свисающую сверху цветущую сережку. – Мое алиби и в самом деле перепроверяли. Когда она ушла из школы, я был еще дома, и следователь проверял, не могла ли она пойти обратно домой и там…

– И она не пошла?

– Нет. Нашлась камера у нашего перекрестка.

– Антикварный магазин, – сказали мы одновременно.

– С нее просматривался весь переулок. На записи были вы вместе, а через три часа – как я уходил на работу.

Он отвернулся и снова рассматривал сад камней: аккуратные бороздки в песке, отполированные камни.

– Мое алиби подтвердили не сразу, а спустя некоторое время, когда дело перевели в уголовные. Это значит, что…

– Что она, скорее всего, умерла, – закончила я.

Папа не обратил внимания, что я знала то, что не требовалось знать.

– Скорее всего, умерла, да, – подтвердил он, глядя на зал с азалиями через прозрачную стену. – Пока алиби проверяли, прошло время. Начались сплетни. Откуда ты знаешь?

– Подслушала разговор на кухне, – призналась я.

– Ее друзей и работу проверяли тоже. Но никаких зацепок нет.

– Ты спрашиваешь следователей о новостях?

– Спрашиваю. Но никаких новостей давно уже не было.

Вот и все. Стоило только спросить и не додумывать. Мама всегда говорила, что умозаключения нужно строить только на фактах.

Японским залом оранжерея заканчивалась, отсюда был выход в парк. Мы застегнули куртки, натянули капюшоны и вышли. Доехали до дома, пообедали в пироговой на углу. До вечера я рисовала лист за листом: стайку детенышей-трилобитиков на тропинках оранжереи, лепидосирену с указкой у голого дерева, азалии, магнолии и акации.

В семь я зашла за близнецами. Рамка пазла стала еще шире, пустое место в центре уменьшилось. Настя лежала на своей кровати, положив на лоб мокрое полотенце, театрально закатывая глаза и постанывая.

– Выпей парацетамол, а, – раздраженно сказал Ваня – он сидел напротив на своей кровати.

– Организм должен сам справиться, – простонала в ответ Настя.

– Станет легче.

– От химии одни побочки.

– Какие, блин, побочки от одной таблетки? – снова раздраженно спросил Ваня.

– От одной, может, и нет, а когда пьешь много, происходит эффект накапливания.

– Что за чушь, какое накапливание? Ты не пьешь много таблеток.

– Ага. А та на Новый год?

– Нина, скажи ей, что она тупая, – сказал Ваня, вставая.

В него полетело мокрое полотенце. Он поймал и, повесив его на спинку сестриной кровати, вышел из комнаты.

– Настя, что за антинаучная чепуха, в самом деле? – спросила я. – Опять наслушалась бабушку?

– Она прочитала в журнале, что… – с энтузиазмом начала Настя.

Опять двадцать пять. Их бабушка очень убедительно пересказывала содержание околомедицинских журналов. Если не включать мозги, то можно было в самом деле уверовать в накопление парацетамола, лечение заикания прикладыванием багульника и целебную силу малахитовых пирамидок. Но мама приучила меня перепроверять факты в компетентных источниках, так она говорила. Или, если невозможно свериться с компетентными источниками, как минимум не доверять сомнительным.

– Доверяй только тому, что можешь доказать, – говорила она, сидя в белом халате за рабочим столом лаборатории и капая реактив в колбочки с биоматериалом. Иногда ее основательность раздражала, особенно папу.

И я попыталась воззвать к логике.

– Ты учишься в физико-математическом классе и собираешься стать ученым, – перебила я.

– Ученой, – поправила меня Настя.

– Ученой и феминисткой, – согласилась я.

– Я уже феминистка, – сказала Настя, приподнимаясь на локте. Больной она не выглядела.

– Ученые и феминистки должны пользоваться только проверенной информацией.

– У меня не такая высокая температура, чтобы принимать таблетки.

– Какая?

– Тридцать семь и два.

Я рассмеялась.

– Да, при такой температуре не принимают лекарства. Но и не умирают под полотенцем!

– Вот именно! Скажи ей, чтоб одевалась и собиралась в кино, – сказал появившийся в проеме Ваня.

– Не могу. Низкая температура переносится тяжелее всего, – Настя закатила глаза и легла обратно, вернув на лоб мокрое полотенце.

– Скажи уж, что хочешь весь вечер переписываться со своим англичанином. – Ваня натягивал через голову толстовку, точно такую же, как у меня. Кажется, мы покупали их вместе.

– При чем тут англичанин?

– При том, что ты трындишь с ним уже двое суток не переставая, – отрезал Ваня.

– Оу-оу-оу, у нас теперь англичанин! – Мне стало ужасно смешно, что романтическая переписка велась из этой бардачной комнаты.

Ваня снял толстовку, подошел к кругу света от потолочной лампы и подозрительно рассматривал рукава, потом пробормотал что-то похожее на «пофиг» и снова надел.

– Отвяжитесь вообще от меня, не пойду на ваше тупое кино, – рассердилась Настя и повернулась к нам спиной.

Мы громко смеялись.

– Пока-пока!

– Расскажи ему про накопление парацетамола!

– Как молекулы парацетамола оседают в ядрах клеток и высасывают из них жизнь!

– И о спасительной силе полотенчика!

Мы стояли в дверях и пантомимой показывали, как нам плохо: закатывали глаза и прикладывали ладони ко лбу. Настя схватила подушку и изо всех сил швырнула ее в нас. Ваня успел прикрыть дверь, подушка шмякнулась об нее и упала на пол. Попытался снова открыть, но подушка не давала.

– Ну и оставайся со своим телефоном, а мы пойдем смотреть классное кино, пить классную колу и есть классный попкорн.

– И даже не пожалеете больного человека, который вынужден остаться дома? – жалобно раздалось из-за двери.

– Не-е-е!

– У тебя же есть телефон!

– А на телефоне – мессенджер!

– А в мессенджере – англичанин!

– А на голове – полотенчико!

– Ах-ах!

– Ах-ах-ах!

– Катитесь отсюда и оставьте меня в покое!

Мы оделись, выкатились на улицу и увидели, что пошел снег.

В «Художественном» пришлось выстоять очередь, чтобы выкупить бронь. Но оказалось, что ее уже сняли, – оставалось двадцать минут до начала. Нам достались два места с краю в первом ряду – последние. Очередь за нами разочарованно вздохнула.

Мы разделись в гардеробе и купили два больших стакана с пепси и ведерко соленого попкорна. В нашем зале еще делали уборку две девушки в хиджабах и синих передниках, поэтому мы присели за пластиковые столики в темном кафе и смотрели трейлеры на плазмах, развешанных везде, куда падал взгляд. На нас напало неловкое молчание, причину которого я не понимала. Мы ели попкорн и смотрели на плазмы, на ростовые фигуры, на парочки с билетами в очереди за попкорном, но только не друг на друга.