Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

В тот день я услышала шуршание пакетов. Вышла в прихожую. В своей спальне папа собирал и складывал мамины вещи из шкафа: туфли, пальто, шарфики, платья и блузки прямо на плечиках. Я молча смотрела. Он набрал пять больших сумок в клеточку, присел на кровать, вздохнул.

– Куда ты их отнесешь?

– Не знаю, не думал. В твой приют?

– Там нужны детские вещи, – соврала я. Мне не хотелось там появляться.

– Можно в церковь или благотворительный фонд, – предположил он.

– На Ковенском есть благотворительный магазин, давай туда.

– Давай. Пойдешь со мной?

Я отрицательно покачала головой.

Когда за ним закрылась дверь, я встала, оделась и тоже вышла на улицу. Меня невыносимо тянуло к особняку в стиле барокко.

Ничего уже не боясь, я вошла, с трудом открыв резную дверь. Сегодня в будке разгадывал сканворд другой охранник.

– Я к Вадиму Петровичу, – сказала я, и огонек турникета загорелся зеленым.

Дверь в его кабинет была чуть приоткрыта. Из-за других раздавались разговоры и смех.

Он сидел за своим столом: тяжелое дерево, кожаное кресло с демонически торчащими кончиками спинки. Стеллажи с документами. Фикус на окне. Я открыла дверь и стояла на пороге.

– Нина? – удивление, в котором, как мне показалось, промелькнул испуг.

– Здравствуйте, Вадим Петрович, – ответила я и села на один из стульев.

Его глаза бегали.

– Как дела? Как мама? Есть новости?

– Я знаю, что вы сделали.

Раздраженно вздыхает, лицо наливается красным цветом, в глазах – злость.

– Не понимаю, о чем ты. Что сделали?

– Это из-за вас она исчезла. И дядя Леша тоже.

Он зло глядел на меня исподлобья, улыбнулся, показав два ряда идеальных, хищных протезов.

– Это твои фантазии, Нина. Мы ничего не знаем, так же как и вы.

– Вы скрыли результаты исследований. А они не хотели…

Он поднял руку, давая понять, что разговор окончен. Опустил голову и стал глядеть в ноутбук на столе. Я встала и беспрепятственно вышла из особняка.

На улице шел дождь. Я повернула в переулок, остановилась в проеме арки и смотрела, как в дожде мимо меня проплывали хайнозавры, прогнатодоны, шастазавры и архелоны. Они прятались под зонтами и капюшонами, скользили мимо, не замечая меня.

Глядя на чудовищ, на струи дождя, стекавшие с козырьков на другой стороне переулка, я отчетливо ощутила, как там, в особняке, мегалодон схватил меня и утащил на дно. На самое глубокое дно.

Следующие дни я ходила по улицам как во сне, заглядывала в витрины магазинов. Близнецы отчаялись меня разговорить. Папа был погружен в себя и не обращал на меня внимания. Бабушка приезжала каждый день, готовила еду и развлекала нас разговорами.

– Смотри, Нина, – сказала она накануне последнего дня, – тебе эсэмэс.

Я взглянула на экран ее телефона: «Сообщение отправлено через интернет. Возможно, это мошенничество: „для нины будь завтра дома во время покупок в финляндии“».

– Что это значит? – бабушка нахмурила лоб.

– Ничего, – беззаботно ответила я. – Там же написано, что мошенничество. Удали его.

Бабушка послушно удалила сообщение.

Летом перед маминым исчезновением мы ездили отдыхать в Финляндию. Вдоль Сеймы кучковались безымянные деревушки по пять, иногда десять домов. Одноэтажные деревни, будто причесанные, доска к доске, даже садовые принадлежности стояли параллельными линиями. К домикам притыкались сараи. Мы снимали один из таких домиков – с высокими окнами, аккуратно выкрашенный, без забора. Почти все время мы проводили на пляже – на узкой песчаной полоске метра три шириной, за которой начиналось озеро. Вода была прохладной, всегда дул свежий ветерок. Мы спускались на пляж по крутой тропинке, мимо круглых камней, заросших мхом, мимо высоченных елей. Бросали на песок покрывало, ложились и смотрели на облака. Верхушки елей двигали их то в сторону озера, то в сторону города. Иногда верхушки ходили туда-сюда и разметали облака, за которыми показывалось бледно-голубое небо.

С нашей стороны пляжа открывался вид на береговой изгиб Сеймы: серо-стальная вода, покрытая рябью, и буро-зеленый массив стометровых сосен. Напротив изгиба ржавел избитый волнами небольшой причал. Солнечный свет был не таким, как в городе. Он не ослеплял, а был искристым, мягко укутывал нас с мамой, озеро, лес. Наверное, в то лето я стала художницей, хоть и поняла это намного позже.

Через день мама заводила взятую в аренду ветхую машину, и с тарахтением и скрипом мы ехали в Иматру за продуктами.

Однажды вечером нам ужасно захотелось змеек-тянучек и вредной газировки. Мы сели в машину, но она не заводилась. Мама жала на педали, крутила ключ в зажигании, но безуспешно.

– Вот зараза! – Она стукнула кулаком по приборной доске и посмотрела на часы. – Попробуем на автобусе?

– Давай, – согласилась я.

Мы взяли теплые кофты. Минут через двадцать автобус привез нас в ровную безликую Иматру. Мы приехали к одиннадцати, к закрытию всех супермаркетов. Прошлись по пустынному центру – никого. Нас разглядывали из редко проезжавших машин.

– Должен же тут быть хоть один круглосуточный магазин, – сказала мама, кутаясь в кофту.

И мы его нашли – лавочку с пивом, сигаретами и сладостями. Сонная кассирша – белые волосы, подводка, большая грудь в тесной футболке – сказала нам цену на финском.

– Could you repeat in English, please? [3] Вы не могли бы повторить по-английски? (англ.) – попросила мама.

Продавец передернула плечами.

– По-русски? – спросила мама.

Раздраженно цокнув, та оторвала уголок от газеты, написала на нем цену и протянула нам.

С охапкой упаковок мы уселись на первую попавшуюся скамейку. К полуночи, когда со змейками, желейными мишками и лимонадами ядовитых цветов было покончено, мы собрали все обертки, баночки и донесли их до урны.

– На чем поедем обратно? – спросила я.

Мама убрала с моей челки листочек и бросила его на асфальт.

– Не знаю. На такси?

– Сколько ты заплатила в магазине?

Мама вытащила из кармана уголок газеты и протянула мне. На нем было размашисто написано: «13–40».

Утром я открыла глаза и смотрела в потолок. Где-то невидимо, но осязаемо вставало солнце. Папа на кухне молол кофе. Раздался мамин голос. Они говорили о чем-то обыденном, вроде покупок или оплаты моих курсов. Потом тихо открылась и закрылась дверь в кухню, шаги к моей двери. Тихо щелкнул замок, мама вошла в комнату. Увидела, что я не сплю, улыбнулась и присела на кровать, протянула руку, чтобы убрать мне волосы со лба. Я хотела спросить, что произойдет во время покупок в Финляндии, хотела, чтобы она поцеловала меня и сказала, что пора вставать в школу, но за долю секунды до того, как ее пальцы коснулись моего лба, проснулась.