Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Тут бумага не тряпичная, а древесная. На буквах видно, что дерево. Вы за сколько её купили?.. — Ноликову надоел Гутенберг, и он плюхнулся в кресло. Он снял очки и направил их на себя. — Я, знаете, Константин Николаевич, что думаю: наука, искусство, вера — одна дрянь. Слепошарые мы все — просто оптика разная…. — Он дохнул на линзу и стал тереть её рукавом. — А когда Вселенная разверзается — нужно уметь прищур взять… Кажется, нужно быть немного близоруким.

— Вы что-то сказали, Игорь Константинович? — Увлечённый Пустопорожнев не отставал от микроскопа.

— Надо быть немного близоруким, — повторил Ноликов отчётливей.

— Дневальная сорока?

— Я говорю, что надо быть немного близоруким. Ну. В столбы не вписываться, конечно, но… — На месте зуба снова заныло.

Пустопорожнев оторвался и повернулся с учтивейшей улыбкой:

— Игорь Константинович, простите, но я не так уже силён на слух. Никак не пойму, что вы сказали.

— Я молчал, Константин Николаевич.

— Значит, послышалось. — Пустопорожнев обернулся к микроскопу.

I

Не отряхнув ещё прогулку с ног, Евгений снова шёл — по набережной лейтенанта Шмидта, считал линии. Печатал шаг в шаг, мысль в мысль, а всё равно был где-то совершенно не здесь.

Жёлтые и отчего-то родные особнячки — шушукались. Тени — шутливо разбегались. Нева — пять подзатыльников ребятишкам-волнам раздала… Всякий зелёный листик, каждый умилённый фонарь, целый город — смотрел на Евгения с пониманием и любованием.

Он вспоминал её гимназический хвостик, её подбородок комочком, её рыхлые губы, взгляд усталой балерины, измученно пышущие жизнью щёки. И надменный носик «Неизвестной» Фешина, и шейку, которой не то что её головка — даже булавка в тягость была бы. Всё-всё вспоминал!

А Петербург прогуливался мимо этих воспоминаний. А двадцать вторая линия уже шла по Евгению и наслаждалась тёплой летней ночью.

— Господи, спасибо Тебе!.. Господи! Спасибо!.. — говорил он сам с собой, не думая, что может подумать изредкий прохожий.

Кеды Евгения считали, что шатание изрядно затянулось. Мало им прогулок с барышней — теперь ещё прогулки в одиночестве сносить!.. А Евгений шагал себе и шагал. Дошёл до Смоленского кладбища, удивился, что дошёл так далеко, — и обратно: снова линии считать.

Делал крюк он совершенно ненужный, но без него верно бы сошёл с ума. У магазина «Пятёрочка» он вдруг встал.

— А что, если я всё придумал? Что, если показалось ?

Постоял под фонарём, закурил сигарету.

— Быть того не может! — воскликнул он весело и пошёл дальше.

Да. Да. Просто так барышня не согласится на изматывающую прогулку длиною в пять часов. Ну конечно же, нет!

— Чёрт бы побрал эти мосты!

Да. Да. Сейчас бы круг дать по каналу Грибоедова, по Финскому заливу — да где угодно, лишь бы с ней! А он — на Ваське, как дурак последний. Завтра же встречу предлагать, конечно, неприлично…

— Только б завтра пережить… А послезавтра — снова предложу!

Да. Да. Деньки идут погодистые — лучше повода для встречи и не придумаешь! Но это — ведь так, ширма. А от ширмы и до свадьбы недалеко. Только придумать бы что-нибудь с работой. Но придумает! Куда денется?

Совсем Евгений не заметил, как очутился на набережной Макарова. В одном из четырёхэтажных скромников он нанимал себе комнатку. Кровать, стол, вид на Неву. Нужно ли большее студенту?

Евгений сбросил рюкзак, сбросил кеды, сбросил все мысли — и попытался уснуть. Никак не выходило. За закрытыми глазами являлась она, расплывалась улыбкой и что-то с ним говорила.

И духота беспробудная! От такой до галлюцинаций недолго. У Евгения почти начались: что-то врубелевское и пятирукое мерещилось…

Но какая разница, если он так счастлив! И всё равно: безумнее всего на свете Евгений мечтал оказаться сейчас там, где она, — на пересечении Английского проспекта и Канонерской. Только украдкой взглянуть: крепко спит или как он мается? Нет, уж пусть лучше ей снится пятый сон. И всё равно: оказаться там, укрыть, поцеловать в лобик, провести рукой по разбросанным волосам, уйти, не будя… И даже бы никогда её потом не видеть! Только бы сейчас, сейчас увидеть!

Восторженный Евгений вглядывался в старушку-Неву, в её взбалмошное буйство, сменяющееся бабьими причитаниями. Он вглядывался, вглядывался… И тут заметил: Тучков мост, хорошо видный из его окна, — понесло куда-то в сторону. Нет, даже не так: понесло — и оторвало. И вся Петроградская сторона поплыла куда-то влево…

Евгений, с трепетом и ужасом в ногах, — понял. Его любовь оказалась так сильна, что Васильевский остров — двинулся .

II

Кирилл ошарашено озирался по сторонам. Зал Русского музея, бабки-смотрители, Веня, пять рублей, даже семечки в кармане — всё исчезло!

Нет же! Нет! Быть того не может! Неужели провалился в «Чёрный Квадрат»? Ну зачем послушал Веню и приложился? А Кирилл ещё надеялся увидеть Филонова!.. Да и выпить тоже. Не за «Квадратом» же в Питер ехать, — он и в Третьяковке есть. Да что же теперь?

Ладно, Русского музея не стало, но что же было вместо него?

Супрематичная вакханалия ненастоящих цветов — вот что было!

Кирилл стоял с четвёркой странных мужиков: на них были рубахи, подвязанные кушаками (если эти геометрические фигуры можно было назвать рубахами), рожи их были перекошены (если эти воздушные шарики можно было назвать рожами), а вдалеке — едва различимый стадион, по которому предстояло бегать (если чехарду полосок можно было назвать стадионом). Пятым — был Кирилл.

Эти четверо угрюмо кивнули — и побежали. Кирилл стоял на месте и не понимал. Тогда четверо вернулись и погнали Кирилла пинками — пришлось забегать тоже. Но ничего: сорвался в бездну Кирилл.

Он упал на чёрную школьную парту, усыпанную ручками, тетрадками и карандашами. Даже циркуль был. Кирилл послушно сложил руки и уже надеялся на заслуженную пятёрку… Как только Кирилл почувствовал себя в безопасности — предметы эти двинулись и оказались очередными геометрическими фигурами, которым позарез нужно было его убить.

С парты Кирилл тоже свалился. Его мотало, как бутылку в Неве.

Теперь — чуть потрескавшаяся чернота, и ничего, кроме неё. Кирилл попробовал произнести, вытягивая каждый слог, смакуя:

— Пус-то-та.

Ничего не получилось: чернота проглотила и это. Тогда он сказал:

— Точка в искусстве.

Не вышло опять.

— Смерть Бога.

Ни в какую.

Кирилл сел в этой черноте и стал рыдать. Он совершенно ничего такого не хотел: всего лишь разгадать «Чёрный квадрат»… Если говорить совсем уж откровенно, Кирилл был уверен: разгадай он «Чёрный квадрат» — и никакие загадки Мироздания перед ним не устоят.