Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Как-то пришло общее желание, а потом решение — поехать в Россию, посмотреть, как живут русские. Вот они на вокзале в Петербурге. Их встречает худощавый рыжий молодой человек в очках. Погружают на тележку к носильщику огромные чемоданы. Федор Станиславович и Нюс едут в Павловск. На крыльце музея их встречает группа сотрудников, среди которых выделяется маленькая полная женщина — директор. Речи, цветы… Анастасия привезла свои костюмы в дар России — семьдесят платьев из своего артистического гардероба.

На белом пространстве квадрата словно возникают платье из старинных черных кружев, золотистая воздушная юбка, синий бархатный жакет, другие наряды — шляпки, сумочки XIX века…

Воспоминания обрываются. Федор Станиславович с трудом поднимается с кресла (ему идет 90-й год), надевает в прихожей ратиновое пальто, маленький серый берет, оттеняющий цвет его старческих глаз. Он берет в руки трость, осторожно спускается по ступенькам и входит в маленький магазин, находящийся рядом с его домом.

— Бонсуар, месье, — шелестит губами продавщица.

— Бонсуар, — отвечает граф.

— Как всегда, месье?

Граф утвердительно кивает. Она протягивает ему пирог с осетриной, бутылку «Божоле», маленькую коробочку сыра «Камамбер» и французский длинный батон.

Федор Станиславович чему-то улыбается, выходит в вечер парижского ветра, света, шума машин, грассирующего говора. Он проходит мимо витрины, где крутится на одной ножке, подняв другую, кукла в зеленом платье. Как она похожа на его Нюс — белые волосы, зеленые глаза, в руках маленький зонтик из старинных кружев. Куколка то опускает его, то поднимает над головой. По щеке старика скатывается слеза. Он подходит к тяжелой двери своего дома, открывает огромный замок и исчезает в тусклом свете парадного.

* * *

Апрель 1998 года. В Париж приезжает московская актриса. Снимается художественный фильм. Актрису зовут Зоя, она из аэропорта Орли звонит графу, просит приютить ее на несколько дней, так как командировочные слишком маленькие и снимать гостиницу нет возможности.

Федор Станиславович привык к ежегодным приездам этой уже немолодой дамы, приятельницы его Нюс. Зоя — москвичка, с ней можно поговорить о русской жизни.

Звонок. Граф встречает её. Зоя протискивается в дверь с огромным чемоданом, располагается в маленькой комнате для прислуги. Ее гостинцы всегда одинаковы: селедочка, баночка красной икры да буханка черного хлеба.

Актриса и граф садятся в столовой за круглый стол. Зоя по-хозяйски нарезает хлеб, вынимает из сумки овсяное печенье. Граф разогревает в микроволновке остатки рыбного пирога, достает початую бутылку вина, два красивых хрустальных бокала с золотыми ободками.

Они ужинают. Зоя рассказывает о сыне-адвокате, о незаконченном процессе по делу об украденных из известного банка миллионах. Федор Станиславович рассуждает: «Вот ведь какая богатая Россия: нефть, лес, золото, пушнина… И все пришло в такое запустение. Я вот, Зоечка, читаю книги по современной экономике и понимаю, как можно нашу Россию вытащить из пропасти. Только честностью и трудом, а у вас…» И вдруг дремота охватывает его, глаза слипаются.

Зоя убирает со стола посуду, граф, очнувшись ото сна, извиняется и уходит к себе в спальню…

Утром следующего дня Зоя собирается ехать на съемки на Монмартр. Она просит у графа разрешения воспользоваться черной шляпкой со страусовым пером, некогда принадлежавшей Анастасии Нолиш. Она очень подходит ей для роли. Федор Станиславович разрешает. Зоя вертится в прихожей перед маленьким зеркалом, опускает вуаль шляпки и выпархивает на улицу в праздничный и так любимый ею Париж.

Вечером она звонит графу и говорит, что не приедет, заночует у знакомых в новом районе Дефанс. Граф, хотя и не любит Зою, но начинает скучать.

Через пять дней вечером она появляется в роскошной новой норковой шубке. Они ужинают, говорят. Граф уходит в смежный со столовой кабинет, садится к столу. На него с портрета смотрят добрые глаза Нюс. Он берет лист бумаги, окунает перо в чернильницу и пишет. Пишет что-то об экономике.

Увлеченный работой, он не обращает внимания на посторонние звуки: неприятно скрипнула дверь в гардеробную, шаги на лестнице…

Отправляясь вечером спать, он видит в гостиной сидящую в кресле раскрасневшуюся Зою. «Федор Станиславович, а вот Анастасия Викторовна оставила тридцать костюмов, не отдала в музей России. Теперь вот они никому не нужны…» Он понимает смысл вопроса, но молчит. Один раз в неделю, по субботам, граф достает какое-нибудь из платьев, вдыхает до сих пор сохранившийся аромат духов Нюс, смотрит на бисер, кружева и вспоминает: он сидит в ложе, она выходит на сцену вот в этом красном бархатном платье с длинным шлейфом, с золотистой лисой поверх плеч и поет: «Не уезжай ты, мой голубчик…» А вот это ярко-зеленое с маленьким каракулевым воротничком и манжетами она надевала, когда они в последний раз ходили в ресторан в Лондоне. Когда она пела, зал всегда рукоплескал ей, а он так гордился своей Нюс… Что нашла она в нем — русском графе, словоблуде и выпивохе? Почему целых двадцать пять лет ухаживала, оберегала, слушала, любила?..

Утром воскресного дня Зоя уезжает. С трудом протискивает в дверь отяжелевший чемодан. Внизу ее ждет такси…

Выпив кофе с круассанами, просмотрев свежие газеты, Федор Станиславович поднимается к себе в кабинет, но прежде… достает из ящичка письменного стола маленький ключик от гардеробной, входит… Жалобно поскрипывает дверь. Все вешалки пусты, платья улетели в Россию, в личное распоряжение актрисы. Он обескуражен, опечален, растерян, удивлен и подавлен. Вызывать полицию, ловить, возвращать бессмысленно. Это возмездие. И он вспоминает свой грех, так похожий на этот.

* * *

Граф вновь усаживается в глубокое кресло, берет сигару и закуривает, впервые за последние годы.

Федор Станиславович смотрит на белую стену напротив, а видит растерянное заплаканное лицо Нюс. Она шепчет чуть слышно: «Феденька! у нас кто-то стащил шесть рисунков Бакста. Ты помнишь эскиз — болотный в полоску костюм, эскизы костюмов к балету „Шехерезада“. Я так их любила!» Он стыдливо опускает глаза. «Неужели это наша Аня? Федя, не важно, что они стоили баснословных денег: я так часто смотрела на них, вспоминая лондонский театр Ковент-Гарден. Ведь эти рисунки художник в знак восхищения подарил моему покойному мужу, который блестяще дирижировал оркестром на премьере одного из балетов».

Стена напротив заволакивается наползающим снизу туманом. И граф видит себя, проигравшегося и решившегося на этот скверный поступок. Проиграв в покер огромную сумму, он тогда снял эти шесть эскизов, отнес антиквару, получил сто тысяч франков. Выплатил долг. В старые рамы вставил другие рисунки и надеялся, что все останется незамеченным. «Нюс, прости меня, это я их продал». Анастасия, побледнела: «Зачем?» «Прости, прости», — повторяет он.