Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

— Я думал, что мне нужна совершенная женщина, а мне всё это время нужна была ты, — сказал тихо Марк, отстранившись от меня немного. — И я жду тупой вопрос. — А как можно было талант променять на бабу?

— А как можно было выйти замуж за человека, которого ты не любишь?

— Ты счастлив?

— Что за дурацкий вопрос. Был бы счастлив, не был бы здесь. Впрочем, и ты тоже.

— Как нам тебя расколдовать? Как вернуть всё на свои места?

— Я не знаю.

У него завибрировал телефон. Он сразу же осунулся и собрался уходить.

— Останься, зачем ты туда идешь? Что она с тобой делает?

— Ты не понимаешь. Я не могу не вернуться. Я за неё в ответе. Спасибо тебе за этот вечер и разговор. Мне пора.

[6]

Марк ещё раз крепко прижал меня к себе, поцеловал и ушёл. Я осталась с комом в горле, слезами на глазах и полным непониманием того, что теперь делать. Один раз я всё бросила и уехала. Повторять свои ошибки было не в моих правилах. Я быстро накинула лёгкую куртку и побежала за Марком, но он снова как будто испарился в воздухе.

— Ну что, нашла своего касатика? — проскрипел уже знакомый голос за спиной.

— Господи, дядя Вась, вы что, меня преследуете что ли?

— Да сдалась ты мне. У меня тут полно других дел. Заценила его жену?

— Не то слово.

— Вопрос закрыла?

— Да ничего я не закрыла, всё стало только сложнее.

— Вот любите вы усложнять. Ладно, ты послушай старика. Нет такого заклинания, с которым не справится любовь.

— Что это значит?

— Да то и значит! Если уедешь отсюда, ничего не решив, будешь потом всю оставшуюся жизнь себя корить. Я бы на твоем месте пошёл бы к нему в дом, нашел бы сосуд, где его талант спрятан… ну и дальше ориентировался бы на месте.

Старик странно захихикал, и мне стало не по себе.

— А почему вы думаете, что это сосуд?

— Да куда же ещё талант гончара можно спрятать, если не в какой-нибудь глиняный горшок?

— Крынка!

— Какая крынка?

— Простите, дядь Вась, потом расскажу…

— Пожалуйста… что шестнадцать лет, что сорок… Нормально общаться так и не научилась! — крикнул старик вдогонку.

Я уже не помню, как добралась до «слоёного» дома. Дверь почему-то была открыта, я забежала в комнату. Гала встретила меня во всеоружии, волосы торчали в разные стороны как щупальца Медузы Горгоны. Она больше не выглядела смиренной и покладистой, скорей, наоборот, воинственной и агрессивной. Марк стоял позади неё совершенно парализованный.

— Сделаешь шаг, и ему конец, — прошипела Гала.

— Зачем он тебе? Ты можешь быть с кем угодно, а выбрала его?

— А ты думаешь, просто сидеть — там — и ждать, когда в тебя поверят настолько, что ты сможешь воплотиться? Знаешь, сколько желающих оказаться в физическом теле? Где я ещё такого дурака найду?

— Верни ему талант!

— Ни. За. Что! Если я верну талант, то снова стану статуей. А я только жить начала…

Я не стала дослушивать, подбежала к стене, потянулась к крынке. Локоны-щупальца Галы обвили моё горло, как толстые плотные верёвки, но я успела зацепить крынку и сорвать её с полки. Гала резко выпустила меня, бросилась в сторону падающего сосуда, но не успела. Крынка с треском разбилась о пол, Гала замерла, Марк в ужасе смотрел на то, как его прекрасная жена снова превращалась в статую.

— Ты её убила, ты не имела права! — кричал он мне, и слёзы текли по его щекам. — Я не хотел для неё такого конца.

— Она была куклой, Марк! А я — настоящая! Да, неидеальная! Да, с непростым характером! Но я люблю тебя, а ты меня, и мир прекрасен в своем несовершенстве! Марк, слышишь?

Он был безутешен, я стояла в недоумении.

С Суздалем всё кончено, теперь уже окончательно.

С Марком тоже.

[7]

В жизни каждого из нас бывают такие дни, к событиям которых мысленно возвращаешься снова и снова. По прибытию в Москву я несколько недель не могла отойти от произошедшего в Суздале, но чем дальше меня поглощала рутина, тем невероятнее всё казалось. Вот только сердце всё ещё щемило при воспоминании о Марке.

Через год мы с мужем развелись по обоюдному согласию, дети поступили в университет и уехали за границу, и я полнила ряды моложавых опытных женщин, ищущих лёгких приключений. Один из моих поклонников, зажигательных московских интеллектуалов, позвал меня на свидание на выставку «Юлия». Её организовал малоизвестный художник, которому пели дифирамбы обе культурные столицы. Моему кавалеру показалось забавным, что выставка называется моим именем. Мне было все равно.

— Юль, смотри, этот портрет похож на тебя! — радостным голосом декламировал мой спутник. — Ого, и это статуя тоже… и вот эта…

Я огляделась по сторонам — и как будто снова оказалась в доме Марка. Только вместо рисунков на мифологические темы повсюду — в акварели, масле, глине — была я. Голова кружилась, хотелось убежать подальше.

— Я не могу, здесь душно, — стала оправдываться я перед кавалером. — Ты побудь здесь, я сейчас вернусь.

Я выбежала на улицу, стрельнула у прохожего сигарету, хотя не курила уже лет десять.

— И вот встретились они двадцать лет спустя там же, где и расстались, — прозвенел голос Марка.

[Пролог]

Егорыч ждал серого гуся два года. Первый год с весны он следил за стаями издали, не приближаясь. Отмечал на карте места гнездовий. Осенью, когда гуси снялись с жилых мест, а земля ещё не промёрзла, рыл схроны-землянки. Крыши землянок забрасывал соломой, дёрном.

Схроны получились что надо. Зимой их завалил снег, весной снег растаял, и Егорыч заботливо обошёл каждый схрон с проверкой, можно ли играть здесь с птицами в прятки, а заодно поиграть и со смертью. И с законом.

Егорыч был браконьером и мечтал застрелить серого гуся. Я спрашивала его, какого чёрта! Он ухмылялся косо, неопределённо, запускал пятерню в седые волосы, чесал в голове. Я слушала тихий скрежещущий звук, который издавали его обкусанные ногти, и думала: «Какой же ты урод, Егорыч! Какой же ты урод…»

— Понимаешь, Галочка, — он топтался, обдавал луковым духом, осматривал сверху вниз, как кобылицу, — мужиков наших надобно вот так держать! — и его кулачищи сжимались. Он всегда был с огромными кулаками, с самого детства.

[1]

Мы познакомились с ним на речке. Ему было 14, а мне 10, он делал взрывные устройства. Взрывал реку, глушил рыбу. В мутной воде рыба всплывала, дёргалась, и, полумёртвая, отсвечивала боками и животами. А я скрежетала зубами и хотела каждую рыбу прижать к груди и согреть. «Чтоб ты взорвался однажды вместе с рыбами».

Он подошёл ко мне тогда и ровно так же, как и спустя тридцать лет, осмотрел оценивающе, сверху вниз.

— А ты ничего… Чейная?

— Боголюбовская я, понял! — я оскалилась и сплюнула в его сторону цветок сирени.