Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Бывало, взгрустнется так, прижмешься к окну щекой… а там — жизнь, суматоха… там, говорят, горизонты есть, и что-то еще…

Нет никаких «горизонтов».

И подумаешь так, даже сердцем прикинешь: а ну его все… — к дьяволу! Брошу, побреду по земле одинокой, не разбирая, куда иду… лишь бы идти: днем — дорога, ночью — тоска в думах одиноких, под звездным покровом; куда приведет — туда приведет. Все брошу!..

День рождения — и что это за день такой?.. Купил книгу — подарок самому себе, стоял и тупо глядел на нее — что-то вспыхивало и гасло… глядел в муке — день такой… Положил тихо на полочку, покосился еще немного последней лаской взгляда — день рождения… И кто-то из прохожих, наверное, поднимет глаза до моего окошка: человеческого лица не видно, только тень какая-то, серый квадрат… и там что-то черное. И пораздумает о своем мимоходом, да и сразу позабудет. Про черное-то забудет. А черное ведь это целый человек! Не система какая-нибудь или число… — Человек! Пойдет тихий дождичек, попрыгает по двору, как зайчик, — и я удалюсь вглубь маленькой комнаты, расстелюсь на постели, уставлюсь в потолок… может, усну. И столько буду лежать на подушке, и о стольком думать. Ночью отворю окно, для воздуху, — тишина, как в гробу. Гляну вниз — даже место определил… и себя на этом месте.

Куда ж деться от всего этого?.. Где-то да потерялась радость жизни. Сколько еще Господь пошлет — столько буду. Эх, откликнулось прошлое… Теперь душа моя всегда плачет — глаза теряю: красные круги, а не глаза, уж и видят неясно, шепотком выспрашивают пустоту вокруг: а чейный я?!

И нет на мой вопрос ответа — только боль неутешная. Я понимаю: смерть пришла — каскад удивлений… в огоньках. Даша… и море синее — целующего света… ребятня и милый мой дворик с разноцветной беседкой… мягкое мое детское лето: такая уж теплынь, тишь да ласка в зеленой затини; голубые вечерочки, когда с неба — сырная долька… в покое все — тихое чудо!

И дядя Саша… упокой Господь его душу. Последний его вздох: лежал в больнице, предчувствовал скорую кончину, знак был нехороший — птица билась в окно. Упросил доктора: домой бы на денечек, простится с родными, поглядеть, что за осень, — с хрустинкой ли?.. Махнул доктор на правила — «Не по правилам мы Люди», — с большим сердцем был человек. «Погоди помирать, насмотришься еще жизни» — ободряла семья.

Но он не погодил: умер в первую же ночь по возвращении в больницу. Тихо похоронили дядю Сашу. Многие съехались — от любви и уважения были; мать в яму бросалась, сознание теряла, — держали, молча… печальное нисходило в душу. Тут все схоронились. А мать ополоумела вконец, в грязь и камни кричит — «Кровь Сашеньки течет, камни сточит! Пустите! Верните!..» — слезами землю размыла. Люди из-под бровей глазами скорбели — не стало хорошего человека. А мать-то врачихой была по молодости. Говорила: «Есть рядовой больной: придет на разок — и здоров на года. А по душе мне другой люд: с которым словно рука об руку на всю жизнь; про болячки жалуются… скрипучая плоть — „неисправность“. Эх, калеки мои… Какой тут долг, тут высшее чувство — изнутри идет — выше долга!» А как в ее дом зараза вошла, как ее Сашеньку схватила за внутренности, так словно и без сил осталась старуха, без опыту оказалась. Полегла она на землю сырую, поверх сына и его короба дубового… долго жалась, и дождь лил не переставая, опуская жалеющие руки на седую голову, с которой сполз черный платочек. […но он не хотел утешиться и сказал: с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю].

Сплыли тучи… согнало их ветром. Облетели кусты, заспешила шумящая осень…. И только пел соловей, в чаянии сокровенном, в черемухе. И больше уже ничего не было.

Я все это вижу в своих кошмарах… День совсем непогожий. Помело по земле метлой холодного осеннего дождя. Стучится он в темные окошки — и те ходуном… на них жирно маслянится, ни зги не видать; по рамам бьет, как артиллерия, расшибает ставни, дома в окружение берет, льет с крыш водопадами, залетает в мрачные подворотни — всюду просится. Постукивают редкие звезды в дрожащих лужах, засвежелый ветер мутит листья и грязь. Где же окна?.. Заклеены они серой тряпкой непрекращающегося дождя. Стоит прохладное в воздухе… и на сердце — прохлада-хмурь, «морозь и слизь». Все изменилось, и что-то отмерло… — жизнь упала с деревьев: теперь они лишь худые мертвецы, ожидающие часа своего. На них пустые птичьи лики — тоже неживые… Отстрекотало в веселой траве, доносится оттуда пугающая тишина. Люди-огрызки… — откушено от них самое дорогое: с большой буквы — Душа. Слоняются бесцельно, определяя в бессмысленном цель. Мертвые человеки ходят по мертвой земле, инстинктами передвигаются, — картонки, пустышки, — и кажется, будто не будет всему этому конца, и дождь тревог моих будет вечен.

Но когда-то закончится дождь — закончусь и я. Как закончилась разбитая горем старуха на могиле любимого сына.

Я вижу себя как бы со стороны, глубиною чувства: спали путы с души — и ужель душа-голубка выпорхнула на волю?.. Лети, дорогая, быстрей отсюда лети… туда, к звездам дальним!.. К звездам!!!

Все пройдет… Я больше не буду один… не буду один… не буду один никогда! Прекратилась жизнь в потемках, в суете душевной. О, великий гимн прекрасному, разумной природе, ее вечному круговороту, ее творящему началу, — я весь твой! Забери своего сироту, уноси меня скорей!..

Я есть, но как будто и не я даже, а метафорический образ Солнца, изливающего из себя неисчерпаемые лучи, некая эманация. Слизало все крики жизни, буйство красок, безумья и страсть, — разбилась наша жизнь, как бутылка, и потекло из нее в крови… — бедная моя жизнь! — и понесло, туда, в умершую цивилизацию, в века… века, которых не было.

Да кто там еще надрывается! — дикого вида люди: выпрыгивают из себя кувырком, таскают с собой себя, — без главного! — потерянные духи, ну кому вы теперь нужны! Кому я нужен… — один как перст!

Сильный ветер… снег поднимается с земли в виде снежной крошки и забирается под одежду. Стегает по лицу. Я беру камень и прикрываю им мою книжечку со стихами — найдут те, кому Судьбою надписано, рядом — завещание близким, «откровения».

Тонким красивым почерком записал прощальные слова, только грамоты не хватает выразить все… неупиваемое оно:

«Прожил прекрасную жизнь! Радуйтесь смерти моей, как рассветному солнцу, ибо взойдет новая звезда на небе, и она осветит вас Добром своим, — это буду я. Поминки мои пускай станут именинами. Смейтесь, видя полый сосуд, опустевшее тело мое… я уже наверху — приставлен к вам: оберегать, помогать. Помните обо мне только хорошее. Помните, как счастливы были со мной, как счастлив был с вами я! От слез уберегайтесь. Все неизменно к лучшему! Нет греха, который не простил бы нам Господь. Все, что должно произойти, — произойдет. Все однажды восстанет из небытия, и мертвое воскреснет. Умрет тлен, и оживет Дух.