Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Мы запрокинули головы.

— Солнце вас пугается, прячется в серую шубку, — и нам оттого еще тоскливей на душе: она взъерошенная, подсушенная на солнышке, — и отслаивается от нее. Горечь больничная! Да вы поймите!.. Прозрите же!.. Однажды я подумал: с зарей встаю… — это ж самый Господь Бог! Только вдумайтесь: просыпаться вместе с Богом!.. Уже в этом счастье: удивительно простое, видное… все на поверхности! Вы смотрите на меня и не верите. Да, на вокзале я вас сразу признал — у вас лицо, покусанное болью. Вы что думаете, туристик я, что ли, обыкновенный? Я ведь не зря болтаю, и здесь вовсе не случайно. У меня вот тоже есть что выплакать, за всю-то жизнь; а жизнь ведь у каждого своя: с углами, с привкусом боли… послевкусие горькое — не одному же вам с горы катиться. Одно я понял: главное — себя не жалеть, не выпить этого яду! Иной раз жмет в груди, прямо посередине, за сердцем, — что там, душа?.. Я эту душу чувствую лучше кожи, слышу, как больно вскрикивает она, как не проходит у нее. Ну-у, хватит… Вот поднялся я нынче на Эльбрус, увидал вас — и весь настрой пропал… как рукой сняло. «Ну и дурак, — подумал я. — Это ж надо!» А вы кривляетесь, катаетесь чего-то по снегу, — как все это глупо со стороны. Многое глупо… мы — глупые. Нет, так нельзя. Вы либо прыгайте, либо нет. А вот всей этой лирики я не разделяю: поляну испоганили, снег примяли. Люди деньги платят, чтобы красоты насмотреться… — у людей этих все впереди; а тут вы со своими воплями. Пошлость, одним словом. Да-а, стоило сюда подняться и вас встретить, чтобы все, так сказать, встало на свои места. Так это не случайно, это ведь кем-то рассчитано, «расчищено», так сказать. Счастье, выстраданное мое счастье, луковичка моя сердешная, — а может, мы все усложняем?.. Так что же, у нас с вами решающая минута! Какая курьезная история… Только кто-то, прочитав ее в газетном огрызке, посочувствует: «Господи, что же у этих людей было такого на душе?» А может, этот и сам на гору хотел… — а вот взял и передумал. Видите, как все связано! Тут узлы… Но зачем нам, людям «с решением готовым», все эти подготовительные разговоры? Говорите мне сию же секунду: прыгаем или нет! Я же вижу, вам невыносимо стыдно: за грязь стыдно, в которой живете, поэтому и тревожны сверх меры. Адам, человек мой… — Он любовно сжал мою руку, словно просил защиты. Боль отразилась в его запавших глазах. — Я — живой. Коснитесь меня!.. Вы можете все это потерять — живое . Посовестились бы… Вы перестали видеть свет — а он ведь самое-самое! [Свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы; а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны]. Вы будто поднялись над другими и смотрите их через линзу, какой-то греховный туман, и поэтому кончать жизнь вам хочется, — чтобы больше не было этого тумана. Но он будет — не будет только вас. Как скажете, так и сделаем, — это я прямо сейчас решил. Прыгните — я за вами! Но только… вот что: люди есть, дальше своего носа — ни-ни! Им этот свой нос дороже всяких сокровищ. А есть такие, которые видят больше, как бы пронзенную душу узнают, и они пойдут выше всяких своих интересов, против комфорта, подползут к вам — хоть для опоры, лишь бы вы не упали: поддержат в решающую минуту, когда голова у вас кругом, и душа вдребезги. Вот какие есть люди! — И он блеснул глазами. — Но они реже любого редкого животного. Отдают себя во имя прекрасного. Вот вам из Толстого, так вы думайте, думайте…

Разбойник на кресте поверил в Христа и спасся. Неужели было бы дурно и для кого-нибудь вредно, если бы разбойник не умер на кресте, а сошел бы с него и рассказал людям, как он поверил в Христа. Я так же, как разбойник на кресте, поверил учению Христа и спасся. И это не далекое сравнение, а самое близкое выражение того душевного состояния отчаяния и ужаса перед жизнью и смертью, в котором я находился прежде, и того состояния спокойствия и счастия, в котором я нахожусь теперь. Я, как разбойник, знал, что жил и живу скверно, видел, что большинство людей вокруг меня живет так же. Я так же, как разбойник, знал, что я несчастлив и страдаю и что вокруг меня люди также несчастливы и страдают, и не видал никакого выхода, кроме смерти, из этого положения. Я так же, как разбойник к кресту, был пригвожден какой-то силой к этой жизни страданий и зла. И как разбойника ожидал страшный мрак смерти после бессмысленных страданий и зла жизни, так и меня ожидало то же. Во всем этом я был совершенно подобен разбойнику, но различие мое от разбойника было в том, что он умирал уже, а я еще жил. Разбойник мог поверить тому, что спасение его будет там, за гробом, а я не мог поверить этому, потому что кроме жизни за гробом мне предстояла еще и жизнь здесь. А я не понимал этой жизни. Она мне казалась ужасна. И вдруг я услыхал слова Христа, понял их, и жизнь и смерть перестали мне казаться злом, и, вместо отчаяния, я испытал радость и счастье жизни, ненарушимые смертью.

Слушаю глазами, они еще многое могут сказать… слова цепляют, невидимыми «крючочками» повисают на сердце. «Чудотворца бы надо» — не понял я тогда его слов. И говорят мои глаза, жизни плохой навидевшиеся, разливаются… плеснуло в душу — горячо!.. Огонечек еле живой, не утопнет он никак в слезах. Огромное посетило меня, вошло.

И я почувствовал в одну секунду, в чутком молчании, как бы в разряженной реальности, — быть мне счастливым! Чудо чудесное!.. прелесть!.. торжество человеческого! Господи, благодать какая! Я по-детски сложил руки и крепко прижал их к груди… принял Его в себя. Как бы духовно увидел, толкнуло меня в сердце — и я прозрел!..

Что я здесь делаю… куда меня отнесло: жаления, самокопания, уничтожение.. — тьфу, бес попутал!.. прогрыз во мне — эта зараза всего меня заела.

Пришли ясно-глубокие образы, вытесанные из небытия, и пришли эти строки, как будто тоже оттуда: