Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Люди в церковь приходят, роняют «сладкие» слезы — и сами верят, что с ними Бог. Они за Ним охоту устроили. Отпущение-исцеление в мертвом ищут, и сами готовы за него убить — такая сумасшедшая охота. Нацелуются с мощами — поцелуем Иуды, — выйдут, кроткие, и будут по-прежнему отворачиваться и не замечать на улице, в тупом молчании клацать в телефоне.

Теперь на божницах не иконы, а — те-ле-фоны! Вера инфицированная! И молятся на них, на люциферов дух: у дьявола тоже ведь душа — цифровая, с микросхемками всякими! Душа неодушевленная ! Тут неверие двадцать первого века; раньше как говорили: никакого Бога нет — и ни шагу в сторону, строго-наказуемо! Рушили-гнобили — за веру!.. А кто-то тихо, сам в себе, сердце в кулачок — и про себя «Господи» говорил. А ныне: верь в кого хочешь… — да только в людей теперь не верится.

И я не верю… Не верю — и все тут!

Ты думаешь, что жалуюсь, а я проверяю: вижу, с какой обалделой ненавистью смотришь на меня, как резко ты переменился! Коснись руки моей — омерзительной руки — ну что, противно?!.. И ведь считаешь, что справедлив… Слушай, слушай: в тот день мы с Олей повздорили — было… оступилась она, случайность… — и жизнь ее оборвалась. Соседи подтвердили ссору, и вышло, что я виноват.

И ведь действительно виноват… — но не по закону человеческому. А так сделали, что дважды виновным стал: юридически со мной расквитались и душе моей оставили меня на растерзанье.

О как она терзает!

Не тюрьма — меня душа наказала: из тюрьмы я вышел — из души не могу. Совесть за мной ходит, нет с ней сладу…

К тебе себя приволок, чертями принесло. Они мне с последних пор жизни не дают: присмотрели, видимо, — хорошенький для них, в самый раз, по размерчику. Я к тебе как к судье!.. Протяни, палач, руки-крови и отсеки мне башку!.. лопается она, в язвах и гнойниках; то есть с ума я схожу, выбили они меня из равновесия — пляшу-качаюсь, идти не могу. И за тобой придут, и тебе сделают ножку, — ведь и ты изверг!

Мне врач один — из «дальнозорких» — выписал, что у меня шизофрения. Таблеточки цветные назначил, с интересной такой маркировкой. Головку промывали, от вреда чистили: чинили, чинили, а выдрали что-то значимое, разумной силы мысль, — и «темное» выбралось… обволокло. А что такое, в сущности, эта самая шизофрения?.. Я-то теперь все вижу, чего другие не видят. Болезнь?! Нет, для того, чтобы рехнуться, с ума сойти, нужно большее, такой галактический удар… горе какое-нибудь великое. А у меня нет горя… так, «погрешность» в уме, аберрация. Шорох за дверью — прислушаюсь, мышью замру; постучат — задержу дыхание, схожу с ума потихоньку, — никого нет, из «видимых» то есть. А другие … забираются ко мне из стен, из злачных своих параллельностей, межмирья — никто их, кроме меня, не видит: значит, не понесут наказания, и будут измываться, сколько захотят. Им сказано: можно. А если наступит вечная тьма… — не наступила?!.. Значит, можно. Пылятся судебные молоточки, коли и существуют. Будут мучить меня, покуда им не надоест. Добоялся до того, что хихикать начал беспричинно, — как бы защитная реакция, а то и как дитя плачу: закроюсь в ванной, погашу свет и играюсь с зеркалом странными словами… — знаешь, кого я там вижу?! Тут болезнь — или новое зрение — про-зрение?! Ночами — кошмары: проснусь — гуляют фантомы, «бродют»: невероятных размеров пауки, быстрые насекомые, черные субстанции — все переползает, шныряет по комнате.

Я отшатнулся… — какое неприятное у него лицо, сплошная бородавка. Одиночка помешанный, в буйство-помрачение впал. Кто-то встал между ним и Богом… — и, кажется, я его вижу — это нечто жуткое, квинтэссенция зла.

— Ну, давай, одним словом все и разрешишь! Виновен?!

— Андрюша, все выправится, с Божией помощью. Ты ведь такой человек! Я знаю тебя настоящего! Что случилось с тобой?..

— В Бога, значит, уверовал… Это вера — или неверие лицемера?

Внезапно он сделал резкое движение и метнулся в сторону.

— Бесы эти, чертики, бородки козлиные… голоса!.. жуткие интонации!.. — я — их дом и их планета!.. — вросли в меня, сжились. Повылазили, как тараканы из щелей, и стоят-лыбятся… такие страшилища! Сидят в голове: слова мои да не мои. И в прочих людях — угнездились незаметно, с ангелами пинаются. А может, и не гады, а человек сам — гад?.. И мало кто их победить может, потому что не верит никто. Погибают безболезненно — вот и рады такой погибели. А я поверил, в сопротивление вошел; так они и объявились — тут открытая война.

Я вижу за ним, за его головой, — руки… и не руки, а смоляные рукава, и что-то до отвращения мерзопакостное, только имеющее общие черты лица человеческого, но на самом деле безобразное, мертвое, застывшее болотным таким цветом — апокалипсическое.

Ночь за окном зарезали черно-красные тени, тьма опустилась… пометает зернистая мгла, черный воздух в червонных подтеках, померкло даже в ближних домах. «Художник» приготавливает черный фон, чтобы на нем выступали очерки демонов. Вытянулась в небе туча, «ураганная». На черных костях осенних деревьев сидят те : хвостами и ушами поклоны вешают, глаза огнем горят — светят мне путь в их колдовские чертоги.

И такое началось!..

Всадило громом… ревущие шквалы ветра пугают по глазам. Жмуришься — до того страшно! Заволокло одинокий свет… убитая цивилизация; выстрелили «гвозди», дерет в стекла… грохочет, точно смехом смеется подземельным… и глазищи оттуда повылазили — кровавые полумесяцы. В стены бьет, и по мозгам бьет… и света Божьего не видно! Шкафчики пошли, будто сидит в них кто-то, за окном синие черти прыгают-визжат, раскачивают реальность… еще притаился кто-то… По зеркалу бегут черные лики.

Я знаю: они пришли. Я падаю от окна, смотрю в него снизу-вверх: в деревянных башмаках, чтобы избежать уколы шпилей и колоколен, длинноногий дьявол, в черной косматой бороде туч, гордо шествуя по кровлям города, сеет плевелы. Уж сколько раз он в ночи морозной, когда луна испуганно скрывается за облаком, и люди спят, стеная в зловонных чарах города, — уж сколько раз разбрасывал он пригоршнями своих спелых для посева демонов! И вот растут они на плодородной почве унавоженного города, растут уродливые и страшные, готовые властвовать во славу дьявола. [И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много].

Андрей делает страшные глаза, вот-вот их выплюнет сейчас: побелели, стали как у помешанного, с вывихом ума. Тискается к стеночке, смаргивает слезы, а по голове алым набухает: череп открывается, глаза подкатывает… — в темное уходит. Глаза какие!..

И вдруг глухой удар… потом еще, и еще!.. звон, смиряющий душу: бом… бом… бом… — забирает меня покоем из этой юдоли ужаса.

И вот плыву я в безмятежность, в эльдорадо… слепой от света — к свету; сожглись в нем черти, сгорели в жарком-белом-чистом, — это солнце мое оттопырило душеспасительные лучики, золоченые ушки; и Голос в назидание гласит: «Иди!»