Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

А куда идти?..

И вышел как бы: то застрял — теперь вырвался на свет вечный.

Я просыпаюсь, словно выбрасываюсь в действительность, — где я был?.. Все это, конечно, сон — для вразумления; и пробудился я «толчком» — вытолкнуло меня оттуда .

Я в ознобе… по всему телу такое неприятное чувство, и я словно вижу, в отчаянии: сон не то что вещий, но «предсказательный», далось пророчество от иного измерения: что-то случилось с Андрюшей, сполз он в бездну окончания, и я должен ему помочь. Нужно приглядываться к снам… сны ведь не абстракция какая-нибудь, сны — это корень.

Сколько же я проспал?..

Рассвет. На небе розовато-лимонный порез, крупчатый туманец: осенний дождик отходит, вальсируют хрусткие пепелинки, милые сердцу пепелинки, — уже слышно: горит зима, скоро наморозит душу.

К тому самому дню я уволился с бесполезной работы, пошел как бы в разрез с тем, что «правильно»: перестал копить и планировать, оторвался о того, что «принято», жил новый день как целую жизнь, наполненную и завершенную. Я бросил предрассудки и начал рассуждать совершенно свободным умом. И на смену страху заблудившегося в лесу человека пришла неиссякаемая вера в торжество такой жизни, в истинность избранного пути, в тождество всего, в Личность. Жил я одинаково — «как все», — и не отличить было одной недели от другой: кто-то умирал, а кто-то — жил, и не было никакой разницы, потому что, в сущности, все мы были мертвы — вертелось скучное колесо. Опьяненный нечестивыми вожделениями, я не заботился о высвобождение божественного начала души, не действовал согласно высшей ее природе, когда как это и есть совершенная жизнь человека на этой земле.

А потом прояснилось: просыпаюсь — новые листочки, и новая травка, — глаз мой новый, он слышит свежесть; теперь я вижу ясно то, чего раньше видеть не умел.

Я жду, вручая Господу жизнь: скоро все решится! Такая блажь от этого ожидания! От переизбытка сердечного я робко перекрестил себя, освятил-закрестил этот день знаменательный. Святой глаз послал мне Господь: вижу все ! И дай, Боже, долго жить в таком дне, во здравии пробуждения. Такое ведь счастье! Требует душа жизни настоящей-трезвой, которой и не видал раньше, жизни колодезной, прозрачной. О, как она хочет пить !»

«Я знаю, что нужен ему. Как люди это чувствуют — друг друга на расстоянии? Это какой-то сигнал бедствия, который посылает душа. Мы его принимаем… — и спешим на помощь, спасаем. Мы — люди.

И так я обрел путь истинный: он всекаяется внутрь, до глубины горячей, вулканического очага… — и несет, несет меня в еще теплый, живой в моем сердце-памяти Пятигорск.

В оконце, на густом синем цвете, сверкает плесканьем легкий туманец. Небо и земля сочетаются узами брака, поют друг для друга — горестное, минорное… грусть в песне, русские слова.

О как таинственен тот ранний час умолкающей осени, когда любви, старые вызревшие любви просыпаются в сокровищницах сердца! Левитан, Саврасов — глубоко трогательные, невесомые, пронзительно прекрасные, так неотразимо действуете вы на душу — здесь, в пейзаже родной моей земли.

Как на душе чудесно!

Деревья в «серебряном» плену: капельки-колокольчики по веточкам — как серьги на красавицах; и вокруг — сковывающая тишина, тишина мороза. Плетется в ней наш поездок ворчливый: тутух-тутух… тутух-тутух… Все как будто застыло в отсутствии времени, в зимнем безмолвии, которым хочется наслаждаться, ведь это не иллюзия — это живое из нас!

Россия — куда нам заграница!.. Такую душу там потерять — нищая и обобранная, с родниковым-невинным взглядом, в прелести свежей и подлинной, затеряется она в толпе зарубежной, на отлете от всего русского, и остынет свет в фонаре Диогена. Ну-у, нет… Знаешь ли ты, как погибают от скуки по родному, дорогому-милому, по Родственнику-отчизне! Нельзя, нельзя уезжать!.. Для нашего человека это равно могила: посмотри — но не лезь. Да только послушай, глазами послушай-впейся!.. Равнина, засыпанная снегом: снег еще неглубокий, «тонкий», — белая вуаль: в этой простой, заурядной «крупке» — наше достояние: и Достоевский с Толстым, и Шмелев с Зайцевым — художники-певцы, живописцы, красота русской словесности; это выше и шире нормы, не проза какая-нибудь, а сама жизнь, — все потрогаешь воображением: листики, камешки, водичка журчит, воздух полон ароматов, вкус на языке — самый разный, цветы светят, обвевают дыханием своим, — они, пейзажисты слова, все в этой почве под нежно-белым покровом. Небо — по-хорошему зимнее, низкое, укутанное мягкой ваткой. Стреляющий по полю темной полоской березовый лес: голый, во сне; во сне и печной дымок, плавно двигающий узкой талией; и смелые березки, поджавшиеся к нему совсем близко: аплодируют они стоя, в немом восхищении, «сережками», — такое не уместишь в чемодан!

И ветер стоит на месте: глядит на нас пасмурно, сквозь ус крученый, и думает себе: «Бывает же… Эх, дружок, не пропадай из дому; тут ведь праздник скоро — Новый Год, а дальше — самый великий праздник, «матерь всех праздников», — Христос родился… и родится вновь! Русская речь, да в русскую душу… нет, тут не национальный вопрос, тут — Душа (ее нельзя со строчной буквы): по-русски скроенная, таким особым, невидимым швом, — да кто его прозрит! Помни!.. по-мни!.. Подворье в пуху: святом, праздничном; прихожане идут свободно, улыбается им что-то изнутри, кутаются друг в дружку, — куснет по коже мороз, крепкие белые зубки; ай да радость святая! Рождественский звон — ночь под Рождество — святой звон… маленькие колокольчики — и вот замирает все: сколько сладостной теплоты в этом замирании!.. И, наконец, колокола трижды поют «Тихая ночь, Святая ночь…”, а затем «Приидите поклонимся Господу», — это бьется сердце России, доброе материнское сердце. Короткий благовест и — долгий радостный трезвон! РОДИЛСЯ! Начинается служба — до самого утра. А потом веселая трапеза с разговорами, оживленностью семейной-торжественной, и, конечно, с рождественским звоном, уже не тихим, а «во вся». Помни… и крещение князя Владимира, и сочельник, и строгая кашица из пшеницы, гречихи или ржи, смешанная с медом и орехами; и «богатая вечеря»: голубцы, рыба, ассорти из солений, яблоки с медом, разного вида пироги, блины; и церковные песни, и народные колядки о рождении младенца Иисуса Христа, о пастухах; и наши приметы: увидишь на Рождество усыпанное звездной «щепотью» небесное покрывало — жди летом хороший урожай ягод; и елка — не рохля какая полудохлая, а пушистая: «руки» расставит, растопырит «пальцы», — полкомнаты обхватит — давай обниматься!.. игрушки, открытки, подарки — чем побьешь?!.. Джорджем Вашингтоном?! Да замолчи ты про «двадцатые», не сверкай глазом, это ты про звезду мне кидаешь: Вифлеемскую на пятиконечную заменили — бы-ло; а за еловые веточки — в ссылку!.. Светлое наше темным оттеняется — но народ у нас такой: страдает, терпит и молчит. Ну?!.. у нас своя история, переведи-ка ее на чужой язык — можешь? Таких чернил не знаешь — кровь это, не продается в магазинах. Присядь на табуреточку, с молодости не гонись, куда тебе ехать… собрался он… покумекаем еще, есть что порассказать. А заграница — куда там!.. пускай остается «заграничным»».