Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Пой, сердце, пой с радости неизъяснимой!

Чистый четверг — и дома чисто-празднично. На столе скатерть: такая белая, будто посыпана снежком: он со двора просится — строгая мама-весна в землю укладывает дитя свое на тихий час.

Готовится святой обед — в этот день Господь невидимо благословляет хлеб: Настя собирает каждую крошечку, сохранит для защиты от «темных сил»: войдут болезни — а тут крошечки-избавление, святая плоть Христова: кушаешь — исцеляешься.

Иван Сергеевич ходит по саду невесомыми ногами: смелый, подскакивающий шаг, — вот-вот взлетит… а в душе-то, видать, полетел куда-то — улыбка во все лицо… не здесь он; соображает за уборку: собирает прошлогодние листья, сметает мусор, «чтобы очистить землю от мороза, смерти и всякой нечисти».

Настя глядит в окошко, чуть на цыпочки приподнялась — росточком с дитятко, глядит любовью: «Ванечка, поди сюды» — бархатный голосок, будто в облаках где-то небушко вещает. Она приготовила соль для пасхального стола: завернула ее в тряпочку, подержала в печи, пока тряпочка перегорит; собрала соль, отложила до воскресенья. Пережженная в Великий четверг соль — целебная: живую тварь от недуга лечит.

Костик уже проснулся, в окошке воробушков считает: хохлатые, умываются они с утреца морозного, зазнобились, водичку пьют, лужи — блеск-то праздничный!

Завтра, в Страстную пятницу, пасочки родятся. Настя печет их по старинному семейному рецепту: на молочке делается опара, туда мука и яйца, и замешивается тесто. В тесто добавляет настойку шафрана, желтый и белый имбирь: желтый — для красоты, белый — для аромата. Готовым тестом заполняет высокую форма, сверху кладет крест из теста и «шишки». Потом стоит пасха в теплом месте — дожидается, а затем уж ее печет.

Такая вкусная-нарядная, а кушать нельзя, пока не освещена: это грех. Нужно воздерживаться, завязать свои желания.

В субботу подрумянятся яички. А потом…

В день Светлого Христова Воскресения Иван Сергеевич и Настя сливаются с народом богомольным — текут волною праведной до церкви, и впервые «течет» Костя-сынок — пора ему приобщаться: не смутит, не заплачет — тихий мальчик, «мудрый».

Перед самой полночью из-за закрытых царских врат звучит стихира: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Прихожане слушают с замиранием, со смирением и кротостью, в страхе Божьем, — в уважении и любви к Господу; у кого-то слезы — это слезы радости, очищение душевное от житейской нравственной грязи. Все чувствуют присутствие Господа Бога, Божией Матери, Ангелов и святых.

Истинно скромные, выходят люди из Храма Божьего, как смиренный Евангельский мытарь. Отворяются царские врата, и начинается крестный ход: впереди несут большой запрестольный крест, запрестольный образ Богородицы, Евангелие, другие иконы, хоругви; идут платочки тихие, сердцем идут, в руках — возженная свеча. Все поют: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».

Большое единение-сплочение, никакой войной не порвать веру народа! Поет пасхальный колокольный звон… и звезды — высоко в небе — тоже поют! И еще поет… — что-то по груди распевается.

Около полуночи, когда крестный ход, прославляя Святую Троицу и воскресшего сына Божия, подходит к дверям церкви, они торжественно распахиваются, подобно вратам райским, и каждому человеку «дается» путь — свет во мраке ночи. Колокола замолкают, прячут языки, и священник провозглашает радостную весть: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Верующие входят в ярко освещенный храм, как Жены-мироносицы, идут ко Гробу… а там — Ангел!

Священник кадит с крестом в руке, возглашая: «Христос воскресе!» — и все осеняют себя крестным знамением и восклицают: «Воистину воскресе!»

Когда это было, Господи?..

Прочитал Иван Сергеевич «откровения» и окрылился будто, спала с его души какая-то болезнь. Обнял Настю и ласково, как никогда, сказал: «Любовь моя воскресшая».

Тогда и Пасха подходила…

С Настей поехали на кладбище; сидели возле гранита, христосовались с умершим сыночком.

И вдруг, в тот момент, когда в церкви в первый раз запели «Христос Воскресе!», услышали они из самой могилы, сквозь нее донесшийся родной голос: «Воистину Воскресе!»

Тогда обнялись они, склонились головка к головке и заплакали с счастья. И подумали так: здесь лежит живая душа.

Сипович стоял на балконе, и невыразимое страдание отпечатлелось на его лице. Голос его гремел драматическим тенором, сотрясая оконную раму:

Сорока, устроившаяся на дереве, склонила головку набок и слегка поморщилась. Она созерцала певца в глубокой задумчивости и словно гадала: «Что дальше?»

Дивный тембр собственного голоса услаждал Сиповича не меньше, чем концерт Марии Каллас в театре «Ла Скала», пока чей-то обвинительный возглас не оповестил о том, что рядом кто-то есть. Сипович резко крутанулся на пятках и пронзил критика неистовым взглядом. Перед ним материализовалась его бабушка, обладательница тонкого музыкального слуха. Пульхерия Ананасовна была крайне восприимчива к всяческим движениям человеческой души. Любви внука к сомнительного рода куплетам она не разделяла, тем не менее активно субсидировала его за счет пенсионного пособия, постепенно теряя не столько деньги, сколько терпение.

Пульхерия Ананасовна застала Сиповича в момент, когда он, несколько злоупотребляя лингвистическими талантами, уже открыто провоцировал птицу на конфликт. Пропорхав по комнате в исключительно старушечьей манере, что-то старательно перекладывая с места на место и переругиваясь сама с собой, она наконец предпочла одному стулу стул другой.

— Слушай, ты! — отчеканила Пульхерия Ананасовна, пикируя на стул. — Почему окно открыто?

Озаренный нетяжелым нимбом дремлющего лентяя, Сипович ошибочно полагал, что такая безмятежность может быть вечной. У него были все основания думать, что оскорбление в непрямой форме адресовано именно ему. Его глаза уподобились очам младенца, после того как тот обозрел жизнь и обнаружил, что она полна разочарований.

Подняв брови до критической отметки и сделав глубоко внутри себя тройной сальто-мортале, Сипович поучительно проговорил:

— Пуля, жизнь не стоит на месте, но некоторые вещи неизменны. Есть люди, которые до сих пор проветривают комнаты при помощи открытых окон. Мир — удивительная штука.