Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

*

Валентина Николаевна работала нянечкой в детских яслях. Но однажды ей надоело уставать, и она решила выучиться на какую-нибудь «белоручку». Поступила в Южно-Сахалинский педагогический институт на исторический факультет. Ну и училась себе потихоньку. А потом забеременела мной. Но вот как-то раз экзамены сдавать надумала. И так сильно перенервничала, что родила раньше срока. Институт мать всё-таки закончила, но работать в школу не пошла.

— Эти учителя не успеют дитя родить, как уже сдают двухмесячных младенцев в колыбельную группу, а сами на работу! Заставляют их что ли? — возмущалась мама.

Зато её из нянечек перевели в воспитатели. Потом в старшие воспитатели. А вскоре ясли упразднили в связи с тяжелыми временами, накрывшими всё государство. И баба Валя ушла на пенсию.

Где-то там, в Сибири, где конкретно — неизвестно, жили кулаки Зубковы. И эка оно обернулось: революция выгнала их аж на Камчатку. Ну там они и продолжили свой род. Началась война 41—45. Вавила Зубков выращивал картошку для фронта, а его супруга Прасковья работала поваром — кормила пахарей и другой честной народ. И было у них три сына: Колька, Сашка и младшенький Иванушка-дурачок (8.06.1937 гр. мой будущий папка). А жили они в селе Ключи, что у подножия вулкана Ключевская сопка (самый высокий активный вулкан в Евразии, 7000 лет).

*

— Пап, а Камчатка — это самое красивое место на земле?

— Да, сынок.

— Пап, а я точно самый баский в семье?

— Баский.

— Пап, а почему Американский хлебушко такой пышный, вкусный, а мамкин липкий и кислый.

— А потому что у неё лисичкин хлеб.

— Как это?

— Мамкин хлеб волшебный, лесной, с травками. Лисичка его печёт и мамке даёт. А тот, что с корабля, так то обычный хлеб. Ну хлеб и хлеб. Пучит от него, да и только.

— Да?

— Вот те и да.

— Пап, а это правда, что на большой земле идёт война с фрицами?

— Правда, сынок.

— А кто такие фрицы?

— Не знаю, но думаю, что это чёрные-пречёрные птицы, кружащие над страной.

— А наш Колька на фронт собрался.

— Да? Беги-ка, Ванечка, до Коляна и скажи, что батя ему ножичек боевой подарит. В дорожку, так сказать.

Покатился Ивашка с горки до хаты, а Вавила поплёлся пруток искать: «Жалко тощу жопу пороть. Но надо!»

*

После войны семья переехала на Сахалин в посёлок Мгачи. Иван Вавилович Зубков окончил школу и пошёл в Александровск-Сахалинский техникум. Хорошо так пошёл: три года ходил пешком по берегу моря 31 км туда и обратно. А чё? Все так ходили. Не напасёшься на вас автобусов, ишь!

А потом Иван устроился электриком на шахте. Мамку на танцульках заприметил. Ну и поженились. Всю жизнь вместе прожили. А хорошо или плохо — пусть сами разбираются.

К 1970 году на о. Сахалин проживало 615700 человек, в Александровск-Сахалинской области — 35000, а в п. Мгачи — 6000.

В 1970 году мать надумала меня рожать. Нет, обо мне она совсем не думала, она думала о своих институтских экзаменах. И сильно так думала… распереживалась, разнервничалась! Я разнервничалась тоже и решила выскочить из этого ада наружу. Так во Мгачинском роддоме 14 ноября, ближе к полуночи появилась семимесячная девочка весом 1700 грамм.

— Валя, а что это что за синий комочек?

— Это, Ванечка, твоя дочка!

— А это у нас одних комок такой страшный чёрно-синий или они все такие?

— Не знаю, Ванюша, но это не комок, а пуп земли! Ну как ты не видишь?

— А давай-ка этот пуп оставим тут ещё на год-другой, на доращивание, так сказать. Вот станет пупочком, тогда и заберём.

— Вань, там буран что ли за окном?

— Буран, Валя, буран. Метель непролазная!

— Тогда точно надо ехать домой. Заметёт роддом, никто его не откопает. Умрём мы тут с пупочком твоим… Неси живо пальто, чего рот раззявил!

*

Пуп земли рос довольно быстро, к первому году уже догнал своих сверстников. Ну да, а вы пожрите икру ложками с пелёнок, посмотрю я тогда и на вас! Одно было плохо — орал этот комочек с утра и до ночи. До пяти лет орал.

— Ну что ей спокойно то не живётся? — всплёскивала руками мама.

— А я откуда знаю, может, её всё время пучит! — отвечал отец. — На, доча, съешь рыбку.

Пупочек выплёвывал рыбу и снова орал. После долгих совещаний (пять лет орать, это всё-таки срок), решено было отвезти меня к бабке Дусе — поселковой ведьме. Та долго приглядывалась, принюхивалась, наконец спросила:

— Как кличут этого выродка?

— Пуп земли! — ответили родители хором.

— А нормальное имя дать ребёнку не догадались?

— Да вроде и это нормальное, — развели руками родители.

Но баба Дуся была непреклонна! Пришлось выбирать пупочку другое имя.

— Вань, надо девочку назвать модно.

— Ты уже назвала модно, хватит!

— Нет, Вань, тенденция — это важно. Со мной в роддоме ещё три женщины дочек ждали, так все обещались назвать их Инночками. Модно же! Инна — это что-то космическое… иннапланетянка. Или японское, как инь и янь. Вань, у нас Япония рядом, надо соответствовать, вдруг они остров у нас навсегда отберут. Нас с тобой в печь, конечно. Но хоть ребёнок выживет — за свою сойдёт. Вон она какая смуглая и глазки у неё узкие-узкие.

Отец в ответ долго орал про наше могучее, вооружённое до зубов государство, но всё-таки переименовал своего пупочка в непонятную ему Инну. И Инна заткнулась, окунувшись в долгие раздумия о космосе, дзен-буддизме, да долго косилась на раскосые глаза своего оца и его огненно-рыжую шевелюру.

— Непонятный мир, непонятный! — вздыхала она и шлёпала спать.

Спи, пупочек, тебе его никогда не понять!

Вы когда-нибудь лежали на русской печи? А я — да. У нас дома стояла русская печь, мать её регулярно белила, но один бок у печурки оббит алюминием и выкрашен в чёрный цвет. Долгими зимами я всё детство просидела на корточках спиной к этому боку с книжкой в руках. Поэтому все мои свитера были прожжены. Наша печь-кормилица не имела лежанки, а у соседа деда Зубкова лежанка была. Мы, внуки, на ней валялись, играли, копошились. Я частенько спала там в младенчестве. Моя мамка, бывало, припрётся по хрустящему снежку к родителям мужа с лялькой на руках и говорит бабушке Паше:

— Мам, можно малая у тебя сегодня поспит? Двенадцать градусов в хате, ну совсем житья нет! А на вашей печи она так сладко супонит.

— Ничего не знаю, у нас тоже не больше десяти градусов, а печка занята, там котяра дрыхнет.

— Так сгони кота.

— Ты шо, хочешь, шоб мой кот околел?

— Значит тебе плевать: будет жить твоя родная внучка или умрёт от холода?

— Таки и родная? — бабка открывает конверт, долго с сомнением вглядывается в крохотное личико и не найдя на нём своего огромного носа картошкой, разворачивает мою мать в обратную сторону.