Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

– Если честно, то последнее время я стараюсь об этом не думать, – признается Джо.

– Мы с Эллой будем вместе учиться в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, – радостно заявляет Джон. Они с Эллой выбрали ближайший к дому универ и, без сомнения, в него попадут.

– Джон, – произносит Элла, недовольно глядя на него.

Джон открывает рот, чтобы ответить, но тут за взрослым столом кто‐то повышает голос. Это мой папа.

– Я никогда не брать ни один кредит, – кричит он. – Ни доллар, ни цент.

Джо, сжав под столом мою ладонь, шепчет:

– Он что, напился?

– Наверное, – отвечаю я. Но потом приглядываюсь к папе повнимательнее. – Хотя нет. Он даже не притронулся к пиву.

В комнате становится тихо.

– Мистер Ли, – мягко говорит отец Джо на прекрасном английском. – Вы должны понять, что мой бизнес использует левередж, потому что у нас большие начальные расходы. Такова сфера профессиональных услуг.

– Мне плевать на левередж и тому подобный, – отвечает мой папа на повышенных тонах. – Кредит – это долг. Ты не зарабатывать настоящие деньги. Это не твой дом. Банк владеть дом.

– Что, блин, происходит? – шепотом спрашиваю я.

– Понятия не имею, – отвечает Джо.

Вижу, что мама взяла папу за плечо.

– Папочка, перестать.

Но папа стряхивает с себя ее руку. Он тычет пальцем в отца Джо:

– Не критиковать меня. Я полностью оплатить мой дом. Нет долг. Вообще нет. Я много работать каждый день. Ты говорить, что мой бизнес небезопасно, кто‐то меня стрелять и я глупый? Да?

– Я не это имел в виду, мистер Ли, – отвечает папа Джо, – Я просто неудачно пошутил.

– 씨발 이거 완전히 병신같은 새끼네, – говорит мой папа, его голос становится все громче и громче. – Кто‐нибудь подать в суд, и ты банкрот. Никто на меня в суд не подавать. Я зарабатывать только наличные. Никто меня не судить. У меня все о’кей.

Я вижу, что лицо папы Джо темнеет. Мой папа только что по‐корейски назвал его тупым мудаком. Перед всеми гостями. В его же собственном доме.

– 오~ 그렇게 다 아는 사람이 사는게 겨우 그 정도야? – отвечает папа Джо. Я не понял его ответа. – Никто не потащит тебя в суд, потому что с тебя нечего взять. Никому не нужен твой жалкий старый домишко. Никому не нужна твоя старая разваливающаяся машина. Да за нее дадут меньше, чем я каждый месяц плачу по ипотеке. Все это 이 새끼야.

Они оба встают. Дальше я уже ничего не понимаю. Если честно, я даже не слышу, что они говорят, потому что у меня начинает кружиться голова.

– 너는 지금 선배한테 그딴 식으로 말해? – спрашивает папа. – 그것도 내 마 누라랑 식구들 앞에서?

– 여긴 내 집이야. 내 가족이고. 내가 당신을 여기 초대 한거야. 당신 이 예의에 맞게 굴어야지, – отвечает папа Джо.

– 내가 니 선배야. 나한테 예의를 지켜야 하는건 너야.

– 그냥 실없는 농담이었고 아차 싶어서 사과했잖아. 그런데 당신 열 등감때문에 그걸 가지고 계속 물고 늘어지는 거잖아. 그건 당신 문제지 내 문제가 아니야.

– 제발 그만, – говорит моя мама.

– 상종할 가치도 없어, – говорит мама Джо.

– 그게 무슨 뜻이에요? – с сомнением спрашивает моя мама.

– 알지 모르겠는데, 씨발 지금 여기는 미국이야, – говорит папа Джо. – 당신이 말하는 선배니 후배니 하는거 여기서는 상관없다고.

– 니가 나보다 잘난거 같냐?

– 암 당연히 내가 낫지. 너보다 집도 좋아. 차도 좋아. 심지어 차도 두대야!

– 우리 딸은 대학다녀. 그거 한두푼 드는거 아니다. 우리 아들도 곧 스탠포드 대학에 갈꺼야. 나는 중요한데다 내 돈 쓰지 누구처럼 집이니 차니 쓸데 없는데 안써, – говорит папа.

– 학비 못대줘서 당신 아들 스탠포드 못갈꺼잖아. 뭐 어

차피 갈 실력도 안되지만, – говорит папа Джо.

Я вижу, что мой папа изменяется в лице, словно в нем что‐то умерло.

– 그래 당신이 나보다 미국엔 먼저 왔어, – говорит папа Джо. – 그래서 뭐. 한국에서도 가난했고 여기서도 깜 둥이나 멕시칸 같은 못사는 애들 상대로 술이나 팔잖아. 아들 도 당신이랑 똑같이 끝날꺼야. 우리 딸은 안그럴 꺼지만.

– Папа? – говорит Джо.

Тот не обращает на нее внимания.

– 그리고 말이야, 우린 서울출신이야. 미국에 오지만 않 았어도 당신 같은 시골 무지랭이랑은 상종도 안했어. 미국만 아니었어도 당신 아들 같은 놈이 어딜 감히 우리 딸을 만나. 아 뭐 그래. 지금은 지들끼리 잘 지내라 그래. 그래도 우리 딸 은 더 낳은 사람 찾아갈꺼야. 당신 아들? 방탄조끼나 사 입혀.

Мой папа делает несколько глубоких вдохов и выдохов.

– Мы уходить, – говорит он.

Я держу обе руки на руле. Кручу руль против часовой стрелки – и мое тело наклоняется вправо. Кручу по часовой – и мое тело кренится влево. Моя правая ступня лежит на чем‐то, на что можно давить. И когда я давлю, меня самого вдавливает в сиденье. Передо мной черно-серо-оранжевое шоссе, испещренное парами красных огоньков.

Я веду автомобиль. Широкий ремень плотно прижат к моей груди и к моим бедрам. Две яркие лампы разгоняют передо мной тьму. Сегодня, должно быть, новолуние, потому что я не вижу привычного белого диска на небе. Я веду в темноте, держась линий. Мой отец, которого я называю папой, сидит рядом со мной. Моя мать, которую я зову мамой, сидит прямо позади него. Она вставляет пустой одноразовый стакан в цилиндрическое углубление в консоли между передними креслами. Папа вынимает его и отдает ей обратно.

– Я ничего не пить, – с возмущением говорит он, – нет интоксикация.

Это первые слова после нескольких минут молчания.

– Пап, – говорю я.

Он повышает голос:

– Сейчас я иметь очень ясный умственный настрой.

– Пап, что за…

– Я не принимать ничего в дом этот человек, – продолжает он. – Ни еда, ни алкоголь – ничего.

– Пап, – резко говорю я. Мой тон возвращает его к реальности. – Что там, черт возьми, случилось?

Сказав «Мы уходим», папа схватил свою куртку, жену (которую я называю мамой) и сына (то есть меня). Пальцем показал на нашу обувь в коридоре: обуваться немедленно.

– Фрэнк… – Больше Джо не смогла выдавить из себя ни слова.

Вид у нее был испуганный. В ее взгляде я увидел ту шестилетнюю девочку, которую когда‐то знал, и понял, что она увидела меня таким же. Это был какой‐то тектонический сдвиг. Плиты поехали и начали раскалываться на куски.

Я был в панике. Я просто пожал плечами.

– Ничего не понимаю, – сказал я. – Я тебе напишу.

В полной тишине мы собрались и вышли на улицу, как семья отбросов, убегающая с места бескровного преступления. И вот я за рулем. Наша машина несется вперед, а следом за ней со скоростью молнии бежит разлом, раскалывая асфальт на огромные куски.

– Пап, – говорю я.

Он молчит. Я смотрю в зеркало заднего вида на маму. Она аккуратно раскручивает краешек бумажного стакана и начинает разделять его на части. Через некоторое время он уже разобран на составные элементы – плоский бумажный бортик из плотного картона и круглое, как луна, донышко, его мама сжимает в ладони.

– Пап? – повторяю я.

– Он сукин сын, – отвечает наконец папа.

– Папочка, перестать, – говорит сидящая сзади мама.

– Ты должен рассказать мне, что произошло, – говорю я.

– Ты верить никому, – говорит папа, ни к кому не обращаясь. – Ты верить только семья. Друг? Нет. Ничего.