Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

– Привет, – говорю я.

Она хватает меня за затылок и целует. И какое‐то время только этот звук нарушает тишину дома.

– Что‐то не так? – озабоченно спрашивает Джо, потому что чувствует, что целует статую.

Я хочу ей все рассказать, но только не здесь. Иначе я точно начну плакать. От этого мне станет плохо, я упаду и ударюсь головой о бронзового жеребца, который встал на дыбы под мальчиком-ковбоем. Точно будет сотрясение. Поэтому я говорю просто:

– Хочешь, покажу кое‐что? Это очень старое. – И я веду Джо к шпионскому чемоданчику.

– У тебя все в порядке? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я на ходу. – Нет.

– Вчера все хреново прошло.

Я сажусь вместе с ней на мягкий ковер возле чемоданчика.

– Ого! – говорит Джо. – Это старые вещи твоих родителей?.

Я киваю. Маленький такой чемоданчик, и все. Слезы подступают. Я ложусь на спину, чтобы они не побежали вниз по щекам.

– Эй, – говорит Джо. Склонившись надо мной, она гладит мою щеку. – Не надо. Все хорошо.

Я всхлипываю. Мне ужасно хочется рассказать ей, что ее отец говорил про меня гадости, но я сдерживаю себя.

– Что твои родители сказали про вчерашнее? – спрашиваю я.

Она встряхивает волосами:

– Что‐то типа того, что у твоего папы нет чувства юмора. Мой папа сказал: это потому, что твои родители из провинции. Это правда?

Я моргаю, чтобы прогнать слезы.

– Судя по всему, да.

– Значит, из провинции.

– И судя по всему, твои мама с папой всю жизнь из‐за этого над моими смеялись, – говорю я.

Джо даже вздрагивает от удивления.

– Значит, мои мама с папой вели себя как королевские поцы?

«Королевские поцы» – это наша с ней любимая шутка. По-корейски wang – это «король», при этом на разговорном английском wang – это «член». На идише то же самое значит слово «поц». Так что при желании можно говорить wang wang. Или «королевский поц». Даже в моем подавленном состоянии я не могу сдержать улыбки.

Да, Джо умеет поднять настроение.

– Или так, или мой папа псих с комплексом неполноценности, – отвечаю я.

– Блин, – говорит она.

– А может быть, и то и другое, – заканчиваю я.

– И это наши родители… – говорит Джо.

– Ага, – говорю я, защелкиваю замки на шпионском чемоданчике, заталкиваю его обратно в чулан и закрываю дверь.

Она смотрит на ковер. На нем в том месте, где лежал чемоданчик, примялся ворс и остался прямоугольный след.

– Вот сейчас я их просто ненавижу.

– Кто‐то когда‐то мне сказал, что надо ненавидеть своих родителей, для того чтобы от них уехать, – говорю я.

– Бред какой‐то, – отвечает Джо. – Я к тому, что я их ненавижу в данный конкретный момент, а не всегда. Я надеюсь на то, что они одумаются и перестанут быть wang wang.

Она возмущена, это видно по ее лицу. Но она просто не знает всей истории. Мне бы и самому хотелось сейчас испытывать возмущение. Так было бы проще.

– Мой папа, он… – Я не в состоянии продолжать, потому что меня опять душат слезы.

Джо берет меня за плечи:

– Послушай. Их отношения – это их отношения. Нас это не касается, понимаешь?

Она права, но проблема совсем не в этом. Вообще не в этом. Но Джо еще этого не знает, а я об этом сейчас не хочу говорить. От одной мысли о разговоре мне становится тошно. Так что я просто целую Джо. Этот поцелуй для нас обоих стал неожиданностью, и нам пришлось еще раз поцеловаться, чтобы убедиться в том, что мы оба испытываем одно и то же. А потом мы поцеловались еще раз. И еще. Каждый новый поцелуй – как теплая волна, эти волны успокаивают меня.

Я не сопротивляюсь Джо, когда она начинает укладывать меня на пол. Я не сопротивляюсь тому, что должно сейчас произойти, и не тороплю события. Мне некуда спешить. Я ничего не жду. Я просто плыву от одного чувства к другому.

Потом мы лежим в параллелограмме света, в луче танцуют пылинки. Я держусь за Джо. Как выяснилось, сейчас это именно то, что мне нужно. Сейчас мне нужно лежать голым и уязвимым в ее объятьях, потому что там я в полной безопасности. Мы глубоко дышим. Прямо у меня перед глазами радужка ее глаза, легкий пушок у нее на виске и маленькая родинка на груди. Кажется, что воздух в комнате из‐за нашего дыхания теперь разреженный.

– Ну так вот, – говорю я наконец. – У моего отца рак.

– Что?!

– Доктор говорит, что ему осталось от шести месяцев до года.

– Что?!

Я молчу.

– О нет, – бормочет Джо. – Нет, нет, нет.

Она спрашивает меня, какой именно вид рака, когда диагностировали и все такое. Я рассказываю. Она говорит, что теперь понимает, почему мой папа вчера вечером психанул. Любой человек сломается от такого стресса. Она сразу все понимает, потому что она – Джо.

– Я должна рассказать об этом маме с папой, – говорит она.

– Нет, не надо, – отвечаю я.

– Но тогда они поймут, почему твой папа психанул.

– Мама не хочет об этом никому рассказывать. Она говорит, что у всех будет стресс.

– Но… если бы у меня был рак, я бы первым делом рассказала об этом родным и близким.

– Она не хочет грузить людей плохими новостями, – отвечаю я. – Она говорит, что расскажет все, когда папе станет лучше.

Джо хмурится.

– Но, юбс…

– Я знаю.

– …твоему папе не станет лучше.

– Я знаю. – Расплакавшись, я утыкаюсь лицом ей в шею.

– Ш-ш-ш-ш-ш, – успокаивает меня Джо, потому что в этой ситуации больше нечего сказать. Джо прижимает к себе мою голову и начинает раскачиваться. Мне даже кажется, что я засыпаю. А Джо все повторяет «ш-ш-ш» и «ш-ш-ш», и я не хочу, чтобы она останавливалась и замолкала.

Джо вдруг глубоко вздыхает, будто что‐то поняла.

– Наверное, нам надо на время залечь на дно.

Она права. Папе не очень понравится, если он вернется домой и застанет у нас дочь одного из своих бывших лучших друзей. Папа, конечно, не станет кричать, не вышвырнет Джо за дверь и не обвинит меня в предательстве. Ничего такого не будет.

Папа просто расстроится. А рак любит грусть. Очень подлое заболевание.

– Да, пожалуй, – отвечаю я.

– А мы только начали по‐настоящему встречаться… – замечает Джо.

– Ирония судьбы, – говорю я.

– Опять начнем вести календарь?

– Не, не стоит, – отвечаю я. – Мы уже профессионалы.

Она усмехается, но потом ее лицо снова становится грустным. Грустная шутка. Очень грустная.

– Будем действовать по обстановке, – говорю я. – У нас еще осталось время до конца учебного года.

– До конца учебного года, – повторяет Джо.

Голос в моей голове шепчет: «Было бы здорово все это забыть». Я не понял эту фразу, но все же не решаюсь повторить ее вслух. По крайней мере сейчас, когда мы с Джо лежим в теплом солнечном луче. «Было бы здорово все это забыть» звучит так, будто Джо – часть проблемы. «Было бы здорово все это забыть» звучит так, будто я хочу расстаться с ней, но это неправда. «Но это сделает жизнь проще, разве нет, а?» – шепчет мне этот внутренний голос. «Конечно, – отвечаю я. – А еще проще было бы жить в полном одиночестве в бункере в пустыне».