Жан-Мари Леклезио - Битна, под небом Сеула

Церемония состоялась зимним вечером, незадолго до Рождества. Шел снег, в городе уже зажглись праздничные фонарики, в переполненной церкви повсюду были елки, подарки, украшенные ватными шариками комнатные растения. Наби поднялась на подмостки, туда, где когда-то появлялась в простом платьице или в продранных на коленях джинсах и кроссовках. Для этого же выступления Нам Гиль приготовил ей красное облегающее платье и туфли-лодочки с декором в виде конфетти. В первом ряду Наби заметила одно пустое место, и, пока она думала, кто же его займет, в зале появилась бабушка, которую поддерживали две женщины. Старая дама оделась в черное, ее завитые волосы были уложены наподобие шлема, она тщательно подкрасилась, чтобы скрыть бледность. Медленно прошла она к своему месту, села очень прямо и посмотрела на Чан Су. Это был прощальный взгляд, но старая дама не выказала ни малейшей эмоции, она не улыбнулась и только смотрела жестким взглядом прямо в глаза внучке. Наби пела как раньше, почти не двигаясь, выгнув спину, сначала одна, потом музыканты взяли гитары, ударница ударила в барабан, и весь зал воспламенился, подпевая хором слова гимна Here I am to worship, Here I am to bow down, отбивая ладонями ритм, а в самом конце, когда после долгого молчания Наби медленно, низким, хрипловатым голосом запела слова «Арирана», восторгу публики не было предела. И всё, никакой встречи, Нам Гиль был категоричен: «Когда закончишь петь, то спустишься с подмостков и уйдешь через заднюю дверь, Ю Ми тебе поможет». Ему не было нужды объяснять такое решение, потому что, едва стихли последние такты песни, старая дама встала со своего места и, даже не оглянувшись, направилась в глубь зала в сопровождении своих помощниц. «Если ей надо будет снова увидеться, она сумеет тебя найти». Но бабушка, очевидно, не простила ее, потому что продолжения у этой рождественской встречи так и не было. В феврале из пришедшего ей на телефон сообщения Чан Су узнала о смерти бабушки, скончавшейся в результате инсульта. Она и сама удивилась, что ничего не почувствовала, – ничего, кроме гулкой пустоты, словно в голове у нее все еще звучал последний церковный праздник.

Той зимой Чан Су узнала, что Ю Ми, которую она считала своей подругой, которую называла «сестричкой», была любовницей фотографа. Узнала она и то, что с банковских счетов сняты все деньги и ей ничего не осталось. За квартиру, в которой она жила, не платили уже более полугода, и банк, являвшийся ее собственником, уже начал процедуру судебного возмещения убытков. В конце зимы, в апреле, Чан Су предстояло переехать на новое место жительства. Деваться ей было некуда, и одна мысль, что она должна что-то поменять в своей жизни, столкнуться лицом к лицу с реальной действительностью, вселяла в нее ужас. Последние пять лет она жила как робот, жизнь ее проходила между шумными концертами, репетициями с каждый раз новыми музыкантами и тишиной этой квартиры, где она ждала Ю Ми, приходившую все реже и реже, теперь понятно почему. Что касается Нам Гиля, он был по-прежнему ласков и предупредителен, иногда ему даже случалось заниматься с ней любовью в пустой квартире, а потом он убегал, всегда спеша, словно опаздывал на деловое свидание или должен вовремя вернуться к семейному очагу. Однажды он предстал перед Наби с длинной царапиной на левой щеке, объяснив ее нападением дикого кота, но Наби поняла, что эту отметину оставила своему любовнику Ю Ми, чтобы все узнали правду. Все это крутилось у нее в голове, назойливо визжало, как пила, – пронзительным визгом ревности и презрения, отравлявшим ее еще больше, чем соджу, который она пила бутылками, чтобы заснуть. После предательства Ю Ми и Нам Гиля слава Наби пошла на убыль. СМИ она поднадоела, а может, они нашли другую девицу, помоложе, какую-нибудь рок-певичку в мини-шортах и блестящих курточках, которая красила волосы в красный цвет и поэтому называлась Рыжей Энни [47] Имеется в виду персонаж японского мультфильма «Анна из Зеленых Мезонинов», вышедший в 1969 году. Главная героиня мечтает иметь семью и дом. (как в мультике). В жизни Наби наступила тишина. Она почти не выходила из квартиры, сидела в прострации перед окном, мечтала улететь далеко-далеко, за горы, в страну, откуда давным-давно пришел со своей мамой господин Чо и куда он, по его же словам, однажды вернется. Только полицейский навещал ее раз в день, приносил ей поесть, ничего особенного, так, часть собственного обеда в котелке с двойным дном, – рис с кимчхи, суп из мозговой кости, кусок соленой рыбы-сабли. Он прекрасно понимал, что Наби не хочется разговаривать, ставил котелок перед дверью, звонил в звонок и уходил. И эти моменты были единственным проявлением человечности в ее жизни.

Истории конец, она это знает, даже если бы мне хотелось, чтобы все было по-другому, я ничего не могу сделать. Саломея сидит, чуть наклонившись вперед, резко выступают жилы у нее на шее, я вижу, как под кожей, по обе стороны горла, пульсирует кровь в яремных венах.

– Дальше, пожалуйста, Битна. Не оставляй эту историю незаконченной, как ты делала раньше. Я хочу знать о Наби все, мне это нужно, понимаешь?

Дело не в деньгах, которые Саломея платила. Думаю, если бы я могла дать задний ход, отдать ей все эти пятидесятитысячные бумажки, забыть кривоватую улыбку этой золотой дамы, оплачивавшей несколько последних месяцев мое питание и жилье, я сделала бы это не раздумывая.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяет Саломея слабым гнусавым голоском капризной девочки, раскачиваясь при этом взад-вперед с таким трудом, что ее пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла, становятся совсем белыми.

Это случилось на рассвете, говорю я. Рассвет – самое тяжелое время для тех, кому плохо, потому что в этот час день приходит на смену ночи, а им так и не удалось вкусить покоя. Чан Су прошла в маленькую кухню, вернее, доползла до нее, продолжая сидеть на полу с подогнутыми под себя ногами, может, это из-за алкоголя и лекарств ей было не встать, или она не хотела видеть свое отражение в оконных стеклах, в зеркале шкафа в гостиной, в экране выключенного телевизора. В руке она держит предмет, о котором раньше никогда не думала, – металлическую вешалку, «плечики», из тех, что выдают в химчистке вместе с отглаженными, застегнутыми на все пуговицы платьями. Вешалка скребет кухонный пол с неприятным скрежетом, соседка снизу, наверно, опять станет жаловаться, она вечно жалуется на шум у себя над головой: то на цокот высоких каблуков, то на грохот посуды в раковине, то на хромоногий диван, который вечно стучит ножками, когда на него резко сядешь. Наби пытается приподнять крючок вешалки, но у нее не хватает сил, и железка спадает с еще большим шумом. Говорят, что умирать совсем не больно, наоборот, смерть сладка, как мед, она пьянит, как ароматный дым, наполняющий грудь, а открывающаяся где-то в глубине мозга дверка похожа на райские врата. Потом душа покидает тело – через все поры, через глаза и уши, через волосы и ноздри – и растворяется в воздухе, ветер несет ее над морскими волнами, над камышовыми зарослями, над листьями лотосов, среди облаков, легких, как драконы, пока не встретит новую форму, с которой могла бы соединиться, – живую форму, травку, дерево, стрекозу или кошку.