Евгений Бузни - Настенька

Причины… Ох уж эти причины. Если бы Настенька знала сама…

Ну да, пригласили её сегодня праздновать Рождество по старому стилю в общежитии аспирантов МГУ. В семье у Настеньки никто в бога не верил и Рождество ни по старому, ни по новому стилю не праздновали. Да и в стране этот праздник давно уже широко не отмечался.

Другое дело Новый Год. К нему всегда готовились заранее как к самому большому празднику. В Москве после первого декабря в универмагах появлялись ёлочные украшения и главное шары. Игрушки из картона, ваты и проволоки Настенька умела и любила делать с бабушкой, но шары из Германии всегда восхищали, и она любила приносить домой каждый год новые.

Ёлку домой всегда привозили высоченную от пола до потолка, а это целых четыре метра для их квартиры. И сегодня по просьбе папы, которую он передал по телефону из своего зарубежа, ёлку привезли его друзья. Еловый смолистый запах разливался по всей четырёхкомнатной квартире, хотя до пятницы, когда начнётся установка и украшение, прекрасную ель положили в пустующей пока комнате родителей. Сегодня же ещё среда.

В институте, конечно, никакого выходного дня завтра нет, как и сегодня. Поэтому возможно придётся денёк пропустить, что не совсем желательно перед сессией. Но что делать? Как говорит Вадим, Так уж вышло — не поперёк, так дышлом.

Да, Вадим. Всё дело оказалось в нём. Он всё-таки вошёл в жизнь Настеньки, как ни упиралась она, как ни отказывалась встречаться. Они всё же учились в одном институте и виделись чуть не каждый день.

Вадим казался странным. То цветы преподносил в самое неудачное время, когда никаким образом невозможно было отказаться из-за того, что рядом находился кто-то из преподавателей, и не хотелось устраивать сцену отказа при них. То попросил передать деду заграничные командирские часы в знак извинения за случившееся в ресторане. Настенька хотела, было, отказаться, но подумала тогда: «А в честь чего отказываться? Оскорбил — пусть расплачивается. Наверное, это и правильно».

Дед тоже, кстати, не отказался, сказав:

— Противно брать от подонка, да с паршивой овцы хоть шерсти клок. Буду носить. Небось, это генеральские. С отца, может, снял.

Ну, а раз цветы и часы взяла, то продолжать не разговаривать совсем теперь было неудобно. Пришлось иногда останавливаться и слушать его болтовню, рассказы о зарубежной практике, которую он, оказывается, проходил в течение года в Англии, почему и отсутствовал в институте.

Папашу его тогда с высокого поста сняли, но устроить своему сыну жизнь в Лондоне в порядке семейного обмена детьми бывшему большому боссу со свежими связями удалось без труда. Так что на английском Вадим говорил теперь с каким-то специфическим, по его словам, Лондонским акцентом и потому представлял из себя предмет зависти для девушки, мечтавшей об Англии, как о чём-то несбыточном. Ведь в такие страны, как США и Великобритания, можно было попасть на работу лишь детям самых-самых больших людей или очень отличившимся студентам.

Настенька относилась к последней категории и потому верила в мечту побывать на родине Шекспира и Байрона. Тем более, что если и не направят её на практику, то можно же будет съездить хотя бы по путёвке. Уж в этом плане родители да и сестричка старшая помочь смогут. В этом Настенька была уверена. Так что завидовала она Вадиму лишь в том смысле, что он уже там был и всё видел, а она только мечтала об этом.

Да, Вадим. Мысли о нём приходили сами собой безо всякого повода. Настенька старалась говорить себе, что он плохой человек, наверняка, обыкновенный бабник и волокита, доверять ему нельзя ни в чём, папенькин сынок, живущий на его деньги, и так далее. То, что она сама жила на деньги родителей, казалось естественным, но она хоть не транжирила их направо и налево, как делал по всей вероятности Вадим.

Но попытки настроить себя против плохого, как она считала, человека с тем, чтобы не обращать на него больше внимания и не думать о нём совсем, встречали какое-то внутреннее сопротивление. Мысленно ругая Вадима, она не могла заставить себя забыть о нём и быть к нему равнодушной. Более того, ей уже не то чтобы хотелось, но она ждала каждый день встречи с ним, чтобы тут же напружиниться и отвечать короткими фразами типа «Здравствуй и пока, до свидания. Некогда мне» или «Ну, ладно, изливай, что ещё у тебя было в Лондоне. Только не ври».

Двадцатилетняя девушка не понимала пока, что физиологическое состояние, внутренние силы молодого тела, жаждущие по законам развития всего живого любви, катастрофически не совпадали с силами сознания и начинали весьма серьёзно их побеждать. И быть может, под влиянием именно непознанных ею внутренних сил природы Настенька согласилась сегодня на встречу, то бишь на празднование Рождества.

Она, конечно, думала, что причина согласия в другом. Просто Вадима пригласили его друзья из аспирантуры физфака МГУ в связи с тем, что на вечере будет кто-то из Египта или Судана, кто ещё не говорит по-русски. Ну и хотели, чтобы Вадим был переводчиком. Только потом выяснилось, что араб этот не знает английского, зато хорошо владеет французским. Вадим же вторым языком изучал немецкий, потому помочь сам не мог и попросил Настеньку выручить, так как у неё второй язык французский и, как было ему уже известно, она этот язык тоже очень любит.

Повод для приглашения хоть и не казался очень убедительным, но вполне приемлемым. Вообще, если человек сам чего-то хочет, то любая зацепка кажется серьёзным доводом.

Настенька втайне от самой себя давно уже мечтала быть поближе с Вадимом. И вот уже внутренний голос начинал уговаривать:

— Что тут такого, если ты будешь с ним ближе? Он наверное ужасно влюблён в тебя.

— Нет, — возражала голосу Настенька, — вряд ли он может любить по-настоящему. Настоящая любовь — это талант, как, например, играть на скрипке, писать картины. Талант, который даётся далеко не каждому. А мне хочется иметь любовь талантливую, обоюдную. Такую, чтоб уж если загорится, то никогда не погаснет.

— Хо-хо-хо! — отвечал голос изнутри. — Да где она сейчас такая любовь? Кто в неё теперь верит? И кому она нужна? Ты посмотри, что сейчас пишут в газетах, о чём говорят по телевидению. Практицизм. Все твои революционные идеалы, воспитанные папой, мамой, бабушкой и дедушкой, обстреливаются тяжёлой артиллерией современных нравов, все твои ожидания романтической любви разбивает порнография, появляющаяся даже на улицах и перекрёстках Москвы под чьим-то внимательным оком, разрешающим всё то, что было прежде запрещено. Не будь старомодной, девочка, иначе проиграешь в этой жизни.

— Нет-нет, — не сдавалась Настенька, — чистое, светлое, настоящее должно оставаться. Если за него никто не будет бороться, то оно, конечно, исчезнет и тогда наступит мрак.