Игорь Головко - Следствие в Заболочи [Авторский сборник]

Когда выскочил за его черту, в поле, выглянуло заходящее солнце, и в его тёплых ласковых веселых лучах заблестели окна и металлические части крыш, карабкающейся на холм деревни. Да, это она. А, вон и мой дом, мои вётлы, сараи, курятник, парник, бетонные столбы заборов. Интересно, они меня там ждут или совсем забыли?

Не став долго раздумывать, я бросился к тропинке, ведущей к речке, через мостик и вверх к деревне. Пересёк мостик и, выскочив к первому дому, сразу наткнулся на крупную, больше меня, лохматую, рыжевато-чёрную собаку с узкой мордой, злыми глазами, одним стоящим, а другим лежащим ухом. Это придавало ей задорно-хулиганский вид. Пришлось тормозить всеми четырьмя лапами, проехав по земле с полметра и изогнувшись дугой к незнакомой собаке, напрягши хвост и приготовившись к бою.

Собака медленно двинулась к моему хвосту, слегка приоткрыв рот и высунув язык. С языка капала слюна, жёлтые клыки, указывающие на её значительный возраст, торчали вызывающе. Я внутренне собрался не двигаясь. Собака начала меня обнюхивать, тогда я сделал небольшой шаг вперёд, решив узнать её тоже поближе.

Это оказалась очень старая самка, не раз уж имевшая щенков, но ещё крепкая и сильная, так что с ней лучше держать ухо востро.

После акта знакомства она высокомерно спросила: – Ты Фринкин сын?

– Да, а вы её знаете?

– Лучше бы не знала. Чего здесь делаешь? Вроде Фринку не выпускают за забор, – гордая своей свободой, сказала она.

– Я потерялся в лесу, – кратко ответил я.

– И долго гулял? – в её голосе сквозила лёгкая ирония.

– День, ночь, день.

– Ну, беги и здесь больше не появляйся. Тут я живу. Увижу, порву, – снисходительно завершила она разговор и медленно, с чувством собственного достоинства, пошла в сторону второго от реки дома.

Я решил, что пока драться с ней не буду, сначала надо добраться до своего дома, а потом уже думать о мелочах. И припустился вверх по дорожке – ведь оставалось пробежать мимо ещё одного дома слева и… тут дорогу мне перекрыл Тимоха.

– Фу, ты, господи! Все здесь. Ни шагу без радостной встречи, – подумал я.

Тимка стоял ко мне лицом и злобно рычал. Когда я приблизился, рык перешел в лай. Глаза карие, круглые, выпученные, широко раскрыты. Ну, что тут поделаешь, и я с громким рыком бросился в прорыв. И вдруг Тимоха развернулся и, поджав хвост, помчался к своей калитке. Удивительно! Ведь он же покрупнее меня. Я бы так не поступил, но в душе обрадовался происшедшему. Драки только мне и не доставало для полного счастья в нескольких десятках метров от дома – и продолжил движение.

Тимка, добежав до самой калитки, резко развернулся и начал вновь злобно лаять. Я же, не обращая на него внимания, проскочил мимо уличного колодца, пробежал по аллейке из лип и оказался около запертой калитки, самой любимой калитки в жизни, и радостно залаял, взвизгивая и подскуливая между гавками.

На участке никого не было видно. Я встал на задние лапы, опершись на штакетины, и заглянул, как можно дальше в сад, но опять никого, кроме удивлённых моим появлением, торопящихся на насест кур, не увидел. Тогда я замолчал и прислушался, надеясь, что услышу хоть какие-нибудь звуки из дома. Тоже полная тишина, лишь, замолкшие от моего лая, воробьи возобновили свою беседу, да майский жук, которому до меня не было никакого дела, беззвучно полз по дорожке.

– Неужели, уехали в Москву? – подумал я. Сердце моё сжалось и лапы похолодели. Я лег мордой к крыльцу и тихо заскулил. Но дверь не открылась, радостного лая не раздалось. Всё тихо и печально. Ни последние лучи заходящего солнца, ни близость дома, к которому так стремился, уже не радовали. Время остановилось во мне и вокруг меня, и я решил лечь и лежать у входа бесконечно долго – пусть мне даже придется здесь умереть.

Заходящее солнце, выскочившее из-за облаков над лесом малиновым яйцом, быстро меняло цвет и, прикоснувшись к верхушкам деревьев, стало уже ярко желтым как цыпленок, а, опустившись краем за лес, превратилось сразу в белое сверкающее зеркало и скрылось, окрасив розовой полосою надлесный горизонт, зажатый между темно-синими тучами и темнеющим лесом. Увеличилось количество комаров, тучей кружащих над моей головой. Я даже не отмахивался. Мне было всё равно. Пусть кусают.

– Уехали! Уехали без меня! Но, когда-то вернутся. Я их дождусь. Обязательно дождусь, – твердил я себе, смотря на закат через частокол штакетника и постепенно погружаясь в темноту.

Стало совсем темно. Ни луны, ни звезд. Вдали за лесом, из соседних деревень, раздавался глухой лай собак. Моя деревня молчала, хотя за каждой оградой, на каждом участке была собака. И вдруг тишину разорвал близкий лай. Его подхватили другие собаки, и тишина умерла – деревня грохотала. Лишь я молчал. Не было настроения. Только напряженно слушал темноту. Раздалось далекое шлепанье ног. Тяжёлые шаги. Они приближались. И вдруг я услышал легкое повизгивание. Ещё секунда и надо мной стояла мама. Радость захлестнула меня всего. Я подпрыгнул. Завизжал. Начал танцевать на всех четырех лапах. Подошел Хозяин. Я его в темноте не видел, но почувствовал родной запах.

– Кто это у нас тут? – услышал радостный голос. Я высоко подпрыгнул и оказался в его объятьях, и начал лизать, лизать, лизать лицо: нос, лоб, глаза, рот, щеки, которые почему-то были необычайно солёные.

– Мой милый! Мой дорогой! Мой любимый! – всё повторял и повторял Хозяин и гладил, гладил, гладил меня. Потом, как будто опомнившись, засуетился, открыл калитку, и я помчался к дому, за мной неслась мама, а сзади топал Хозяин.

Когда я досыта поел вкуснейшую гречневую кашу с кусочками мяса и молоком, попил свежую воду и отполз на половик поближе к нагревателю, то уже всё знал. Хозяин с мамой всё это время искали меня с утра до вечера по всем лесам, окружавшим сплошной стеной деревню, и я был им за это бесконечно благодарен.

– Как хорошо жить, когда тебя любят, – подумал я сквозь дремоту, глубоко вздохнул и…

В августе 1964 г. я поступал в ВИИЯ (Военный институт иностранных языков), вновь возрождённый из одного из факультетов Военно-дипломатической академии, из-за чего над ним витал густой ореол секретности. Ещё до сдачи экзаменов абитуриентов разместили в казарме, в которой, в случае поступления, предстояло провести долгих три года. Экзамен из четырёх предметов в нашем третьем потоке длился всего три дня. Русский устный и письменный сдавали в один день, а на историю и язык отводилось по полному. Даже сдав, как я, на девятнадцать баллов, абитуриент не мог быть уверен в зачислении. Те же, кто сдавал с баллами ниже шестнадцати, сразу выпроваживались за строго охраняемые часовыми ворота института.