Валерий Верхоглядов - Соло для одного

— Иди катайся! Я постою, подышу и тоже приду.

— Ладно, — сказал я. — Сделаю кружок и вернусь. Ты тут особо-то не раскисай.

Я чувствовал себя крепким мужчиной, и мне было даже немного жаль Серегу.

Но кататься в тот вечер не пришлось. Когда я лихо затормозил около Таньки, лед вдруг встал дыбом. С его стороны это было подло. Я мухой пополз на изрезанную коньками гладкую стену. А что еще оставалось делать? Потом, помнится, мотался флагом вокруг штанги футбольных ворот, а девчонки и протрезвевший Серега время от времени подъезжали и говорили что-то ободряющее. Домой меня доставили всей компанией. Почему-то в коньках. Где катили, поддерживая с двух сторон, а где и просто волокли за руки. Поставили перед дверью нашей квартиры, позвонили и убежали. Мама открыла дверь. Я жеребцом процокал в прихожую, сел мимо скамеечки на пол и стал разуваться.

— Ложись спать, — сказала мама, когда я снял коньки, и поставила около кровати тазик.

— А тазик з-з-зачем? — спросил я.

— Ложись — поймешь.

Мама, как всегда, оказалась права. Неотвратимое понимание, которое она предвидела, пришло тотчас, как только я коснулся головой подушки.

Отравление было настолько сильным, что меня несколько дней подташнивало лишь от воспоминаний. Простые слова «коньки», «Танька», «стадион „Спартак“», «„Танец с саблями“ Хачатуряна» вызывали отвращение.

Года полтора я в рот не брал спиртного и лишь в десятом классе, как и все, стал весьма умеренно употреблять сухое (бутылка на всю компанию) перед вечерами отдыха, так тогда называли дискотеки.

Когда я окончил школу, маме неожиданно выдали в профкоме горящую путевку и она уехала отдыхать в санаторий. А я решил поступить в университет. Жить одному было, мягко говоря, тоскливо, и потому перебрался к своему приятелю Болику. Это не прозвище, а производное от Болеслава, он — поляк. Мы с ним дружим с первого класса. Его родители в это время находились на даче.

Мое вселение товарищ решил отметить большим пирогом. Замесили сдобное тесто, в которое для вкуса и аромата добавили немного вина «Лидия»: оно аппетитно пахло земляникой. Печь он не умел, я, впрочем, тоже. Позвали на помощь сестричек Свету и Люду, они оказались такие же неумехи.

— Значит, устраиваем праздник поедания теста, — находчиво сказал Болик.

Мы пили вино «Лидия» из высоких бокалов чешского стекла и понемножку отщипывали от сырого каравая, выложенного для красоты в плоское блюдо, на котором был изображен синий средневековый замок на синем неприступном утесе. На его башнях развевались длинные синие штандарты.

Когда девчонки ушли, Болик вдруг сказал:

— Сопьешься ты, Митька.

Я опешил.

— С чего ты взял?

— Ты так смаковал это дешевое вино — кот да и только. У тебя даже усики от удовольствия подрагивали.

— Коты не пьют вино. Они сметану обожают.

— А ты будешь пьющим котом.

Я сложил кукиш.

— Во! Видел? Я журналистом стану. И на каждой своей книжке, которую тебе подарю, буду рисовать такой же.

Болик рассмеялся и разлил остатки вина.

Слова товарища меня почему-то сильно задели. Сдав вступительные экзамены на заочное отделение филологического факультета, я пошел работать в Беломорско-Онежское пароходство, благо, вместе с аттестатом зрелости получил удостоверение рулевого-моториста и у меня за плечами было аж три месячных практики на судах каботажного плавания.

На флоте пили все.

Вначале спрашивали: «А ты, Смирнов, что же отлыниваешь?»

— Абстинент, — коротко отвечал я ёмким словечком, вычитанным в одной из книг.

— Что? По-человечески сказать не можешь?

— Вера не позволяет, — объяснял я.

Меня прозвали баптистом, но с выпивками вскоре отстали.

Иногда подначивали:

— А кокшу ущипнуть за мягкость тебе можно?

— Можно. Только она все равно не даст.

— Еще как даст, — ржал старпом. — Мокрой тряпкой по морде.

— Значит, ты уже пробовал, если знаешь, — говорил третий штурман Славик, который всегда вставал на мою защиту.

— Вот ведь кобели, — раздавалось из камбуза, — стоянки дождаться не могут.

— А у нас всегда стоит — и на суше, и на море, — не унимался старпом.

Кокша высовывалась из раздаточного окна.

— Я тебя сейчас точно чем ни попадя огрею. Не посмотрю что начальство. Только портишь хорошего мальчика.

И спрашивала меня:

— Митя, тебе добавки не нужно?

…Такие вот воспоминания вызвала у меня третья загорчившая стопка. Я похрустел огурчиком.

«Вечер воспоминаний переносится на ужин, а сейчас топор в руки — и за работу».

Мне нужно было с десяток сосенок из сухостоя, толстых у комля, с тонкими вершинками. Такие обычно встречаются на болотах.

Весной жена раскопала на одной из горок полоску земли и посадила лук. Сейчас, когда урожай собран, я решил грядку облагородить: сколотить невысокие стенки, набросать внутрь рубленых веток, травы и закрыть все это сверху землей, а поскольку сооружение должно было возводиться на склоне, мне понадобился для выравнивания нестандартный строительный материал.

Планида такая по жизни выпала: пропагандировать на берегах Сямозера террасное огородничество.

Все, что нужно, я нашел на низменных берегах первой ламбушки. Срубил, принес — всего два слова, а ушло на это дело более пяти часов.

Потом я копал землю, вбивал колья, подтесывал деревины и часам к восьми совершенно вымотался.

— Ладно, — подумал. — Пора и ужином заняться. Завтра закончу.

На ужин была запланирована тушенка.

Мне нравится стряпать это сытное пахучее варево. Что любопытно, оно каждый раз получается по-разному.

Я подрыл два куста картошки, все, что собрал, тщательно вымыл в нескольких водах, поскреб картофелины ножом, снимая нежную молодую кожуру, на разделочной доске нарезал их соломкой и растопил печь. Пока картошка варилась, выдернул из грядки морковку потолще, нарезал ее тоненькими кружочками и обжарил на растительном масле. Выложил морковь в булькающую кастрюлю, обжарил до золотистого колера репчатый лук, он тоже последовал в общий котел. Только после этого я заложил тушеную говядину, а на сковородке стал обжаривать специально купленный для этого случая небольшой кусочек копченой грудинки. Соль, перец, душистый горошек, еще какие-то приправы из баночек, что стояли на полке — я даже не смотрел их названия, только нюхал — это годится и это тоже, а вот это, пожалуй, не стоит. После того, как все сварилось, я сунул под крышку два небольших лавровых листика — только два — и передвинул кастрюлю на край плиты потомиться. Потом сходил за зеленым луком. Его я просто меленько нарезал, посолил и заправил сметаной.

Ужин был готов.

И только тут я заметил, что «Пшеничная слеза» как была поставлена на полку, так и стоит на ней.