Валерий Верхоглядов - Соло для одного

— Ну, не знаю, — протянул дед. — Надо бы с Максимом посоветоваться, вдруг он будет против.

Я, конечно, обиделся.

— Пусть Максим тогда сам и обшивает.

Бросил рубанок в рюкзак и уехал.

Больше я свою помощь деду не предлагал. А в следующий приезд отремонтировал лодку, которую Илья Севастьянович побил на камнях: не смог ее вытащить на берег во время шторма, и бедняжку всю ночь молотило волнами. Я заменил часть заклепок, прошелся по швам эпоксидной шпаклевкой и на этой обновленной и такой родной дюральке стал уходить на рыбалку — когда на день, а когда и на два. Уху и кашу я варил на островах и нередко возвращался лишь за полчаса до отхода рейсового автобуса.

Когда Максим перебрался на жительство в Финляндию, дед на семьдесят втором году жизни купил велосипед — от дачи до ближайшего продуктового магазина было двенадцать километров.

— Слушай, Смирнов, — сказала мне жена, — надо бы нам поднатужиться и завести машину. Сам видишь, как сложились обстоятельства: Максим уехал, дача за сто верст, а деду за руль уже поздно садиться.

Так в нашей семье появился старенький, многое повидавший в своей жизни «Фиат». До сих пор с теплотой вспоминаю этого верного друга и помощника, которого мы ласково называли «Чижиком».

Я стал чаще приезжать на дачу. Сажал картошку, пилил-колол дрова, подновлял постоянно осыпающиеся канавы, по которым уходила с участка лишняя вода. Мы даже с дедом, как и раньше, стали вместе выезжать на рыбалку.

Однажды я, ни у кого не спросясь, вытащил из сарая две катиски и забросил их на крышу бани — туда, где их всегда хранят в деревнях. Эти примитивные орудия лова Илья Севастьянович как-то по весне обнаружил в камышах — были кем-то брошены и забыты. Он их достал, отчистил от тины и спрятал до лучших времен в сарае, где они только место занимали.

В следующий приезд смотрю — катиски снова в сарае, опять из-за них к единственной полке не подойти: дед ясно дал понять, что ему нужен только помощник, но не совладелец. Здесь, на даче, только он был единственным хозяином.

Меня это немного задело, но спорить не стал.

Эта идиллия продолжалась года два.

Но однажды дальняя родственница при случайной встрече мне сказала:

— Что же ты, Смирнов, совсем совесть потерял: говорят, выживаешь тестя и тещу с дачи, специально все лето ездишь и ездишь, чтобы притеснять стариков, лишаешь их последней радости в жизни.

В общем-то я догадываюсь, откуда ветер дует, однако доказывать, что ты не верблюд всегда было и остается делом глупым, а главное бесполезным.

Поэтому вечером сказал жене:

— Весной привозить твоих родителей на дачу, осенью вывозить их оттуда и доставлять им по необходимости продукты я обещаю. Но не более того. Ноги моей больше там не будет, пусть хозяйничают, как хотят.

Тогда же у нас с дедом происходили и самые яростные споры на идеологической почве.

Словом, все одно к одному.

Именно в это время дед решил поставить дом. Но он тоже был гордый и просить о помощи меня не стал, а нанял местного пьяницу Володьку. Великая стройка продолжалась два лета. Более нелепого сооружения я в жизни не видел.

На даче я почти не появлялся, к тому же мы с дедом успели еще несколько раз цапнуться, да так, что почти вообще перестали разговаривать.

— Вы как маленькие, — говорила жена, — все игрушки поделить не можете. Я деда не оправдываю, но и тебе, Смирнов, должно быть стыдно.

Стыдно мне стало сейчас.

Как и все русские люди, я силен задним умом.

На этой нервозной почве стали у нас женой практиковаться многодневные молчания. «Да, нет», — вот и весь разговор, и сидишь сычом, уставясь носом в телевизор.

В некую минуту просветления вдруг понял: «Зря я так. Потом пожалею. Надо все-таки помогать старикам».

Но было поздно: дом уже стоял — «чудище обло, огромно, стозевно…»

Только что не «лаяй»…

Несколько укротив свой нрав, стал чаще ездить на дачу. Крестьянский уклад жизни славится тем, что какое бы ни было хозяйство, большое или маленькое, в нем всегда есть работа. На дедовском участке ее было немерено. Все постройки, сколоченные на скорую руку, стали гнить и рушиться. А у Ильи Севастьяновича сил на восстановление уже не было, но он по-прежнему никогда и ни о чем меня не просил, молча предоставил полную свободу действий.

Я купил бензопилу, чтобы раз и навсегда решить проблему с дровами.

Дед сказал:

— Там, за домом, лежит пара бревен. Они в дело уже не пойдут.

И все: хочешь — пили, не хочешь — не пили.

Я распилил, а потом еще несколько раз съездил на заброшенную делянку, откуда вывез немало толстых бревен, которые по праву называются чушками.

В свое последнее лето — кто бы это знал! — дед затеял внутреннее обустройство нового дома.

— Ты не представляешь размаха безобразия, — жаловался я Марине.

Марину и ее мужа Сашу Агеевых я знаю с юности. И, возможно, потому, что отношения всегда были ровные и благожелательные, они постепенно переросли в дружбу. К ним я нередко захожу пообщаться за чашкой чая, но чаще похвастаться или попечалиться, короче — излить душу.

— Единственная вещь в новострое была приличной — это пол. Доски толстые, хорошо просохшие. Хотел их зашкурить и слегка продернуть лаком, чтобы узор заиграл. А дед решил покрасить потолок. Как он махал кистью — отдельная тема: все стены в подтеках. Но руки-то у него трясутся: дважды банку с краской на пол ронял. За неделю, что меня там не было, белила впитались в древесину, теперь их ничем не отскоблишь, — плакался я Марине.

— Поругались? — спросила она.

— Нет, ругаться не ругались, но опять в молчанку играли. За два дня словом не перекинулись.

— Как обманчива внешность! — вздохнула Марина.

— Ты о чем?

— О том, что на первый взгляд ты представляешься умным человеком, а на самом деле — дурак дураком.

— Это почему же? — насупился я.

— Потому что тебе Илью Севастьяновича необходимо было от всего сердца похвалить. Он же хотел как лучше. Стариками и женщинами необходимо только восхищаться.

— Всеми нужно, — сказал я.

— Правильно. Но стариками и женщинами особенно. Ты посмотри на Сашку: у него прекрасные отношения с моим отцом. Недавно наш дед сколотил на даче хлебницу — такое стыдобище, что ни в сказке сказать ни пером описать. На нее посмотришь — и мурашки по коже. А Сашка: «Да вы, оказывается, краснодеревщик. Прекрасная вещь». Ну и так далее. Дед воодушевился, говорит, я и вам сделаю. Теперь ждем подарка.

— Хлебницу можно выкинуть, а с полом что делать? Заново перестилать?

— Смирнов, что ты переживаешь? Это твоя дача? Нет! Илья Севастьянович сына родил, дерево посадил и не одно, теперь вот дом поставил. Все по полной программе. Он, может, благодаря этому строительству и за жизнь держится.