Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

– Элеанор, – сказала Алекс, нажав на кнопку связи с секретарем, – освободите мое расписание на ближайшие два часа.

– Но у вас…

– Все отмените, – отрезала Алекс.

У нее перед глазами по-прежнему стояли лица родителей погибших, отмеченные общим шрамом страшной потери. Алекс сняла мантию и по служебной лестнице спустилась на парковку, но не для того, чтобы покурить. Она села в машину и поехала к начальной школе. Остановившись на пожарном проезде и заметив на учительской стоянке фургон телевизионщиков, Алекс сначала запаниковала, но потом увидела, что номера нью-йоркские, значит без мантии ее вряд ли узнают.

Единственным человеком, имевшим право просить судью Кормье взять самоотвод, была Джози, но Алекс надеялась, что рано или поздно дочка ее поймет. Для нее это первое громкое дело в главном суде первой инстанции. К тому же своим возвращением к нормальной деловой жизни она хотела показать Джози пример здорового отношения к произошедшему. Правда, был все-таки один факт, который Алекс приходилось игнорировать, чтобы оставить дело за собой. Он мучил ее, как шип, как заноза, царапал по живому, с какой бы стороны она на него ни посмотрела: что бы Джози ни пережила в тот день, у Алекс было больше шансов узнать об этом от прокурора или от адвоката, чем от самой Джози.

Она вошла в здание школы:

– Мне нужно забрать дочь.

Секретарша протянула ей лист, в котором надо было заполнить графы: «Имя, фамилия ученика», «Время ухода», «Время прихода», «Причина». «Джози Кормье, 10:45, ортодонт», – написала Алекс, чувствуя на себе взгляд секретарши: ей явно хотелось знать, почему судья Кормье стоит перед ее столом, вместо того чтобы заниматься рассмотрением дела, новостей о котором все с таким нетерпением ждут.

– Пожалуйста, скажите моей дочери, что я жду ее в автомобиле, – сказала Алекс, выходя из офиса.

Меньше чем через пять минут Джози открыла дверцу машины и села:

– Вообще-то, я не ношу скобки.

– Нужно было придумать что-то очень быстро, – объяснила Алекс. – Это первое, что пришло мне в голову.

– А зачем ты приехала на самом деле? – спросила Джози, включая вентилятор посильнее.

– Разве для того, чтобы пойти с дочерью на ланч, нужна причина?

– Еще даже одиннадцати нет.

– Тогда мы просто погуляем.

– Ладно. Как хочешь.

Алекс отъехала от тротуара. Джози сидела от матери в каких-нибудь двух футах, но с тем же успехом могла бы находиться на другом материке. Она неподвижно смотрела в окно – на мир, который проносился мимо.

– Закончилось? – спросила она.

– Предъявление обвинений? Да.

– Так ты поэтому приехала?

Могла ли Алекс описать Джози все, что чувствовала, глядя на безымянных матерей и отцов, между которыми не стояли их дети? Если твой ребенок погиб, можешь ли ты по-прежнему называть себя родителем?

А если ты потеряла дочь, потому что просто по глупости позволила ей от тебя ускользнуть?

Алекс доехала до конца дороги, ведущей к реке. Весной она всегда несла свои воды с бешеной скоростью. Тот, кто видел реку только на фотографии, мог захотеть искупаться. С первого взгляда трудно было понять, что, войдя в этот поток, человек не сможет дышать, даже если его сразу же не унесет.

– Мне захотелось тебя увидеть, – призналась Алекс. – Сегодня в суде были люди… которые, наверное, каждую ночь жалеют о том, что, когда могли, не забирали своих детей среди дня из школы, чтобы провести с ними время. Вечно откладывали до другого раза. – Алекс повернулась к дочери. – У этих людей другого раза уже не будет.

Джози молча теребила какую-то нитку. Тишина так затянулась, что Алекс начала мысленно себя проклинать: наивно было многого ожидать от этого спонтанного возвращения к материнству. Во время заседания суда Алекс попала под сокрушительное воздействие собственных эмоций и вместо того, чтобы затормозить их, позволила им собой руководить. Так всегда бывает, если начинаешь копаться в своих чувствах, когда нужно заниматься фактами. Тот, кто не умеет скрывать свои чувства, рискует, что о него вытрут ноги.

– Значит, просто прогуливаем, – сказала Джози тихо. – Без ланча.

Алекс с облегчением откинулась на спинку кресла.

– Как хочешь, – ответила она, шутливо копируя тон дочери, и подождала несколько секунд, пока Джози не встретилась с ней взглядом. – Я бы хотела поговорить с тобой о деле.

– Я думала, тебе нельзя.

– И все-таки я хотела, чтобы мы это обсудили. Будь это даже самая шикарная возможность для карьерного роста, какая только может быть, если я увижу, что дополнительно осложняю тебе жизнь, то возьму самоотвод. И ты по-прежнему можешь приходить ко мне в любое время и о чем угодно меня спрашивать.

Они обе на секунду представили себе, что Джози именно так всегда и делала, хотя на самом деле она уже много лет не разговаривала с матерью доверительно.

– Даже о предъявлении обвинений? – искоса поглядев на Алекс, спросила она.

– Даже о предъявлении обвинений.

– Что Питер сказал в суде?

– Ничего. За него говорит адвокат.

– Как он выглядел?

Алекс задумалась. Впервые увидев Питера в тюремной робе, она была поражена тем, как он вырос. За последние годы она несколько раз сталкивалась с ним: он сидел за задней партой на классных мероприятиях, недолго работал вместе с Джози в копировальном центре, как-то раз проехал мимо на машине. Но для нее, Алекс, он почему-то оставался все тем же маленьким мальчиком, который когда-то ходил с ее дочкой в подготовительный класс. Она вспомнила его арестантскую одежду, резиновые шлепанцы, наручники и ответила:

– Он выглядел как подсудимый.

– Если он будет признан виновным, то никогда не выйдет из тюрьмы, да?

Сердце Алекс сжалось. Джози пыталась не показывать этого, но как ей было не бояться, что когда-нибудь случившееся повторится? Будучи судьей, Алекс не могла обещать дочери осудить Питера, к тому же собственно суд еще даже не начался. Сейчас она чувствовала себя канатоходцем, который отчаянно пытается не упасть с веревки, протянутой между личной ответственностью и профессиональной этикой.

– Тебе не нужно об этом беспокоиться…

– Это не ответ, – сказала Джози.

– Да, скорее всего, он проведет жизнь за решеткой.

– А к нему будут пускать посетителей?

Алекс потеряла логическую нить размышлений дочери.

– Почему ты спрашиваешь? Неужели ты хочешь его видеть?

– Не знаю.

– Не могу поверить, что после…

Джози не дала ей договорить:

– Когда-то мы были друзьями.

– Но вы уже много лет не дружите, – возразила Алекс и вдруг поняла, почему дочь, которой естественно было бы бояться выхода Питера Хоутона на свободу, хочет навестить его в тюрьме: наверное, дело в угрызениях совести. Видимо, Джози думает, будто что-то сказанное или, наоборот, не сказанное ею могло довести Питера до того состояния, под влиянием которого он взялся за оружие. Сама Алекс, как никто другой, была знакома с чувством вины.