Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

Питер хмуро посмотрел на нее:

– О’кей.

– Думаю, из всех твоих дней рождения мне больше понравился тот, когда мы зарыли в песочнице пластмассовые кости динозавра, а ты их выкапывал, – сказала Лейси. – Помнишь?

– Помню, что никто не пришел.

– Как же? Пришли…

– Человек пять. Те, кого мамаши насильно привели. Боже мой! Мне же было шесть лет. Зачем мы вообще об этом говорим?

«Затем, – подумала Лейси, – что больше говорить не о чем». Она оглядела полупустую комнату свиданий. Напротив заключенных, по другую сторону красной линии, сидели те немногие, кто остался им предан и продолжал в них верить. На самом деле, как Лейси теперь понимала, между ней и ее сыном еще несколько лет назад протянулась граница. Если поднять подбородок повыше, никакой черты на полу вроде бы и не видно. Барьер становится ощутимым, только когда пытаешься его пересечь, а именно это Лейси сейчас и делала.

– Питер, – вдруг сказала она, – извини, что я не забрала тебя в тот раз из лагеря.

Он посмотрел на мать, как на сумасшедшую:

– Хм… Спасибо, конечно, но я пережил это лет сто назад.

– Знаю. И все же мне жаль.

Внезапно Лейси поняла, что сожалеет о многом: нужно было уделять Питеру больше внимания, когда он хвастался каким-нибудь новым компьютерным навыком, нужно было купить ему новую собаку после смерти Дозера, на зимние каникулы нужно было поехать на Карибы, а она-то думала, что еще сто раз успеется…

– Сожаление ничего не значит.

– Значит. Для того, кто извиняется.

Питер застонал:

– Ну чё еще за дерьмо?! Куриный бульон для несчастного душегуба?

Лейси вздрогнула:

– Не обязательно сквернословить, чтобы…

– Дерьмо! – повторил Питер нараспев. – Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

– Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать это…

– Собираешься. И знаешь почему? Потому что, если ты сейчас уйдешь, у тебя появится еще один повод для сожаления.

Лейси действительно хотела встать, но слова сына своей тяжеловесной правдивостью пригвоздили ее обратно к стулу. В эту минуту ей показалось, что Питер знает ее лучше, чем она когда бы то ни было знала его.

– Мама, – мягко произнес он, приблизившись к красной черте, – я не хотел.

У Лейси в горле было вязко от слез. Она подняла глаза:

– Знаю, Питер.

– Я рад, что ты пришла. – Он сглотнул. – Я имел в виду, что, кроме тебя, никто не приходит.

– А папа…

Питер фыркнул:

– Уж не знаю, что он там тебе говорит, но он пришел один раз, и с тех пор я его не видел.

Льюис не посещает Питера? Для Лейси это было новостью. Куда же он ездил в те дни, когда говорил ей, будто едет в тюрьму? Она представила себе, как Питер сидит в камере и ждет, что к нему придут, а к нему никто не приходит. И так каждую вторую неделю. Но нет, расстраиваться Лейси будет потом, а сейчас нужно улыбаться. Она резко сменила тему:

– Я принесла тебе хорошую куртку, чтобы ты надел ее на предъявление обвинений.

– Джордан говорит, не надо. На предъявлении обвинений я буду в этой одежде, а куртка понадобится только для самого суда. – Питер тоже слегка улыбнулся. – Надеюсь, ты не срезала бирки.

– Я ее не покупала. Это куртка Джоуи.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Так вот, значит, что ты делала на чердаке, – пробормотал Питер.

Повисла пауза. Они оба вспомнили, как Джоуи спустился в гостиную в куртке от «Брукс бразерс», которую Лейси купила ему в универмаге «Филен» в Бостоне с большой скидкой. Предполагалось, что он будет ходить в ней на собеседования в колледжи. Он начал обзванивать приемные комиссии как раз перед тем, как погиб.

– Ты, наверное, хотела бы, чтобы вместо Джоуи умер я? – спросил Питер.

Сердце Лейси вдруг стало тяжелым, как камень.

– Конечно нет.

– Тогда Джоуи остался бы с тобой и ничего этого не произошло бы.

Лейси вспомнила Джанет Изингхофф – женщину, которая отказалась от ее акушерских услуг. По-настоящему зрелый человек, наверное, не должен быть абсолютно честным. Он понимает, что иногда лучше солгать, чем причинить кому-то боль. Вот почему, когда надзиратель вводил Питера в комнату свиданий, Лейси всегда натягивала на лицо улыбку, как маску в Хэллоуин, и сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Вот почему она предпочитала говорить о летнем лагере и об игрушках, то есть о вещах, связанных с тем сыном, которого она знала раньше, а не выяснять, кем он стал теперь. Но Питер не привык говорить одно, подразумевая другое. В том числе и по этой причине ему столько раз причиняли боль.

– Это был бы хеппи-энд, – сказал он.

Лейси набрала в легкие воздуха:

– Если бы тебя не стало, это не могло бы быть хеппи-эндом.

Несколько секунд Питер молча смотрел на нее, а потом сказал:

– Ты врешь.

Он произнес эти слова не зло и не тоном обвинения. Просто, в отличие от свой матери, он смотрел фактам в лицо.

– Я не…

– Можешь повторять это хоть миллион раз. От этого ложь правдой не станет. – Питер улыбнулся так прямодушно, что его улыбка показалась Лейси похожей на след от удара хлыста. – Ты можешь обмануть моего отца, копов – кого угодно, кто согласится слушать. Но ты не обманешь того, кто сам умеет отлично врать.

Когда Диана подошла к доске со списком дел к слушанию, чтобы уточнить, кто будет вести заседание по предъявлению обвинений Питеру Хоутону, Джордан Макафи был уже там. Она ненавидела его, хотя бы за то, что сегодня он не порвал два раза колготки, надевая их, не мучился, безуспешно пытаясь уложить волосы, и его, по всей видимости, нисколько не беспокоила толпа, собравшаяся перед зданием суда и требующая крови.

– Доброе утро, – сказал Джордан, посмотрев на Диану.

Она даже не ответила. Вместо этого она удивленно раскрыла рот, когда прочитала имя судьи:

– Здесь, по-моему, ошибка…

Секретарша обернулась и взглянула на доску:

– Все правильно. Сегодня председательствует судья Кормье.

– По делу Хоутона? Вы шутите?

– Нет, – покачала головой секретарша.

– Но ведь ее дочь… – Диана осеклась, внутри у нее все кипело. – Прежде чем начнется слушание, мы должны провести заседание при закрытых дверях.

Как только секретарша ушла, Диана повернулась к Джордану:

– О чем, черт побери, эта Кормье думает?!

Джордану нечасто приходилось видеть, как Диана Ливен потеет, и, если честно, это зрелище позабавило его. По правде говоря, он удивился не меньше ее, когда увидел в расписании фамилию Кормье, но признаваться в этом не собирался. Внешняя невозмутимость была его единственным козырем в этом, если откровенно, безнадежном деле. Диана нахмурилась:

– Разве вы не…

Секретарша вернулась. С Элеанор Джордан ладил прекрасно. Она помогала ему чем могла и даже смеялась над анекдотами про тупых блондинок, которые он для нее припасал, хотя обычно секретари судей бывают сверх всякой меры преисполнены сознания собственной важности.