Сэмми Гронеманн - Хаос

— А вы здесь как у себя, господин раввин!

— Если бы! Раньше был вхож. Очень даже вхож! Ах, как печально снова всходить по этим ступеням! Злые, злые времена для нашей праведной общины!

— А меня так с души воротит! — профессор остановился на лестничной площадке, постукивая тростью. — С души воротит, что обстоятельства принуждают меня переступить порог дома этого выкреста.

— Мне не легче, дорогой профессор! — тяжко вздохнул Магнус. — Меня к тому же охватывают воспоминания. Мне знаком каждый уголок этого дома. Воистину, самые лучшие покидают нас. Но уже слишком поздно, господин профессор! Не будем заставлять господина председателя ждать.

— Если бы не нужда спасать стипендию подающего надежды Кайзера, меня сюда и силой не затащили бы, — проворчал Хирш, взобравшись на лестничную площадку.

Открыла горничная и впустила посетителей. Доктор Магнус, с лаской во взоре, назвал имена, и их проводили в кабинет председателя ландгерихта, светлый, в три окна.

Магнус искоса бросал на профессора встревоженные взгляды.

— Уважаемый господин профессор, — наконец пролепетал он в некотором смущении и со своей любезной улыбкой. — Простите, что делаю вам замечание, но вы, наверное, по рассеянности забыли потушить вашу сигару. Помимо того, что хозяин обычно предлагает отличнейший сорт — боюсь, что этой почтенной привычке он остался преданней, чем нашей религии, — просто невежливо…

— Курил и курить буду! Свои! — отрезал Хирш. — Я здесь не с визитом вежливости к выкресту. Этот вынужденный визит для меня всего лишь деловая встреча, я пришел на заседание попечительского совета. Долг обязывает. И что я могу поделать, если господин председатель попечительского совета считает тактичным вызывать меня к себе на дом? Мы не связаны галантными отношениями, и я не собираюсь в угоду ему отказываться от своих привычек.

Маленький белобородый профессор яростно запыхал сигарой, и каждое колечко, медленно уплывавшее к потолку, являло собой выражение его протеста.

— А если вы подозреваете меня в том, что я приму подношение от урожденного Левизона, то я этим глубоко оскорблен! — злобно добавил он. — Вам, разумеется, нечего беспокоиться!

— Но, уважаемый господин профессор, — стесненно промямлил доктор Магнус. — Зачем так кипятиться от вполне невинного замечания? Я, знаете ли, далек от того, чтобы проявлять неуместную терпимость к предателям нашей веры. И также намереваюсь держаться исключительно в рамках разумной корректности!

— На мой взгляд, господин председатель чрезмерно злоупотребляет нашим терпением! — Хирш с возмущением посмотрел на часы. — Я уже наизусть выучил эту «Мадонну» и «Изгнание торговцев из храма», которые он специально вывесил нам под нос, чтобы ткнуть в свое «перерождение»!

— Картины висят здесь уже много лет, — примирительно сообщил Магнус. — Это всего лишь живопись. Они представляют ценность как произведения искусства, без оглядки на сюжет.

— Ах, вон как! Произведения искусства! Без оглядки на сюжет! Сейчас определенно уже есть искусно выполненные портреты новых еврейских апостолов, подстрекающих нашу молодежь на бунт. Хотел бы я посмотреть, какую свистопляску устроит вам правление вашей общины, повесь вы над своим письменным столом живописный портрет доктора Герцля ради одной лишь художественной ценности!

— Но, уважаемый господин профессор! Куда нас это заведет?! Портрет основателя сионизма у раввина — это абсурд. А в нашем случае речь идет об обыкновенной толерантности.

— Да что вы говорите? Меня из себя выводит эта ваша толерантность, или как вы там еще изволите выражаться?! Вы спокойно ходите в подобные дома, садитесь за стол под образа святых, хотя не можете разделить трапезу, курите хорошие сигары и поете панегирики еврейскому дому, ничуть не задумываясь о будущем. А о том лишь, как бы сделать еврейскую веру приятной и необременительной, чтобы она — упаси Бог! — нигде не мешала или сильно не бросалась в глаза. Пока людишки сами не забудут ее и в конце концов не сделают последний шаг. Тогда… тогда вы, конечно, огорошены, заламываете руки, кричите караул! А вам надо бы бить себя в грудь! Вы одни в этом виноваты — вы и все эти ни рыба ни мясо с их хваленой толерантностью!

— Извините, господин профессор, — досадливо поморщился доктор Магнус. — Вы, в своей печали по поводу распространения прозелитов, несправедливы. Я понимаю и разделяю ваше сокрушение, поэтому не стану обижаться на то, что вы тут наговорили.

— Что? Не станете обижаться?! Я говорю, что думаю! И как могла такая уважаемая семья столь низко пасть! Я хорошо знал отца хозяйки дома, когда он еще работал учителем в Позене. Толковый был человек. Своим трудом добился и положения, и богатства. Он занимался переселенцами, сначала стал представителем бюро по делам переселенцев на границе, там начал проворачивать разные дела, дальше больше, а когда разбогател, не забыл свою веру. И лучшее тому доказательство — тот фонд, который нас здесь свел! А его зять, этот Левизон? Того он выучил за свои денежки, а ведь нищий был сирота! Да еще отдал ему свою дочку. И как только некоторым удается скользить вверх по течению? А все потому, что попал в фарватер! Старик-то был ортодокс строгих правил.

— А как такие люди «попадают в фарватер»? И почему отдаляются от вас и вашего круга и приходят в сферу моего влияния, которое вы считаете пагубным? Это вы закостенели в своем убеждении, что мы, представители современного направления, более умеренного и примирительного, виноваты в отпадении от религии праотцев. Позвольте теперь и мне высказать свое мнение, и прошу не истолковывать его превратно! На мой взгляд, как раз ваша партия ортодоксальных иудаистов в первую очередь ответственна за ужасающий отпад…

— Ну, знаете! Это уж слишком!

— Простите, господин профессор, конечно, я не имею в виду лично вас! Мое полное почтение одному из столпов нашей иудейской науки. Это, бесспорно, вы, господин профессор! И кто я такой, чтобы позволить себе критику в адрес такой величины! Я говорю в общем и целом. И должен вам напомнить поговорку: остро точишь — выщербишь! Многих отталкивает ваше упорное неприятие малейших уступок духу времени. Вы осложняете людям жизнь. Делаете ее просто-таки невыносимой. Законы субботы! Законы кошерного питания! Я, конечно, признаю историческую ценность всех заповедей и сам лично их соблюдаю, но мы не можем игнорировать новые времена. Нам нужно наводить мосты, искать золотую середину между законом и реальной жизнью, чтобы однажды не утратить все сразу: великое вместе с малым, важное с несущественным…

— Все существенно! Все не мелочь! — горячился Хирш.

— Согласитесь, ведь есть разница, соблюдаю ли я Йом Кипур [6] Йом Кипур — в иудаизме самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов. — Примеч. ред. или ношу в субботу носовой платок!