Сэмми Гронеманн - Хаос

— В субботу вы выходите еще и с зонтом!

— Позвольте, господин профессор! Что я делаю в субботу, вас не…

— В том-то все дело! — раскипятился Хирш. — Нет никаких мелочей! Поступки имеют ценность, а не болтовня! Все ваши распрекрасные проповеди и геллера не стоят, если не подкрепляются делом!

— Прискорбно слышать столь уничижительную критику моей лекторской деятельности. В свою защиту могу только сказать, что разница наших позиций не сподвигнет меня необъективно судить о ваших научных трудах…

— А что вы там можете судить?! — окончательно вышел из себя профессор. — Вы ничего в них не понимаете! И никто не в силах понять, если только он всю жизнь не посвятил грамматике восточных языков и не специализируется на суффиксах!

— Позвольте, ваше блестящее исследование этимологии суффиксов…

— Могут оценивать только специалисты! А не профан, который погребает по три еврея в день и еще вдвое больше женит, а свои якобы научные запросы удовлетворяет в лучшем случае по дороге от одного клиента к другому. Верхоглядство, с которым все вам подобные привыкли подходить к серьезным вещам!

— Господин профессор, вижу, вы не в том настроении, чтобы вести с вами дискуссию было приятно.

— И я не вижу смысла продолжать ее! И вообще, я ухожу! Я шутом к этому выкресту не нанимался!

В этот момент в кабинет вошел господин председатель ландгерихта.

— Прошу прощения, господа, что пришлось немного задержаться! — учтиво начал господин председатель. — Как ваши дела, господин доктор?

Он пожал раввину руку. Профессор же демонстративно скрестил свои за спиной, и Ленсен непринужденным жестом потянулся к сигарной коробке.

— Угощайтесь, господа!

— Благодарю, я курю свои, — все еще раздраженным тоном отказался профессор. — А вот господин раввин сильно нахваливал ваш табак. Позвольте? — Он схватился за коробку, открыл и протянул Магнусу, ядовито посверкивая глазами из-за очков. — Прошу вас!

— Я уже говорил уважаемому профессору Хиршу, — раввин покраснел до корней волос, — что из-за простуды вынужден на время отказаться от курения, какое бы почтение я ни испытывал издавна к вашему сорту.

— Да-да, — Ленсен охотно подхватил тему, радуясь поводу несколько оттянуть разговор по существу. — Вы всегда были для нас дорогим гостем, я бы сказал, «весьма-а дорогим», — продолжал он с игривой улыбкой, — ибо каждый раз разоряли меня на… какое-нибудь благое дело. Прошу вас и дальше не проходить мимо моего порога. И само собой разумеется, in puncto [7] В отношении, что касается ( лат. ). благотворительности у меня также ничего не изменилось. Благотворительность должна быть на паритетных началах!

Магнус молча поклонился.

— Поверьте, мы всегда помним о вас. Моя дочь еще сегодня утром с особым респектом называла ваше имя.

Явно польщенный Магнус поклонился снова:

— Очень мило с ее стороны. Могу лишь добавить, что и мне наши уроки доставляли неизменное удовлетворение. Редкая одаренность вашей дочери, ее рассудительность и проникновенная набожность…

Раввин сбился и покраснел.

Господин председатель откашлялся.

Профессор сидел с язвительной усмешкой на губах.

— Господа, — подал он голос. — Мне чрезвычайно жаль прерывать ваш изящный обмен любезностями. Однако полагаю, у вас еще будет для этого много возможностей. А у меня нет лишнего времени. Мы и так начинаем позже назначенного. Если позволите, приступим к делу!

Доктор Магнус смущенно прошелся по комнате и уставился в окно.

— Прошу прощения, — Ленсен перешел на холодный деловой тон. — Итак, in medias res [8] Досл.: в середине дела, здесь: к делу ( лат. ). . Надеюсь, дело не затянется, при условии что вы одобрите мои интенции. В чем я, впрочем, не сомневаюсь. Я пустил все представленные документы в делооборот, и, как видите, отобраны две заявки на получение стипендии. Одна от кандидата философии Якоба Кайзера, другая от кандидата теологии Густава Остермана. Оба соискателя документально подтвердили свою компетенцию на выбранном поприще. Таким образом, оба признаны достойными материальной поддержки. Мое мнение… — Председатель склонился над папками и закончил на высокой, почти звенящей ноте: — При прочих равных условиях стипендию должен получить господин Остерман. — Он сделал внушительную паузу. — В конце концов, стипендиатом может стать лишь один! Да, Остерман христианин, начинающий христианский теолог. Думаю, нет нужды подчеркивать, что это обстоятельство не имело для меня решающего значения. Я не только далек от антисемитских настроений — это само собой разумеется! — но некоторым образом горжусь… что сам… Впрочем, вы в курсе, господа! Но — именно поэтому! — вопросы благотворительности должны решаться на паритетной основе, как я уже говорил раньше. И не иначе! До сих пор, как вы можете убедиться, весь период со дня основания фонда на попечении были лишь иудеи, что, по моему впечатлению, казалось естественным ходом вещей. Но теперь, раз уж впервые соискателем выступает молодой христианин, мы должны рассмотреть его кандидатуру в первую очередь. К тому же следует принять во внимание, что существует целый ряд еврейских фондов, так что господин Кайзер вполне может претендовать на стипендию в одном из них. Надеюсь, господа согласны?

Профессор резко поднялся, готовый разразиться бранью.

Доктор Магнус опасливо встал между ними:

— Минуточку, господин профессор! Вероятно, было бы целесообразно установить по учредительной грамоте фонда, какая персона может рассматриваться в качестве претендента? Насколько мне известно, в ней речь идет исключительно о стипендиатах-раввинах, и, надо признать, я был несколько удивлен, узнав о заявке этого господина Остермана.

— Устав фонда гласит, — в тоне Ленсена слышалась досада, — «для благочестивого студента, желающего посвятить себя духовному роду занятий». И это общепризнанное выражение только подтверждает, что ограничения сугубо иудейским вероисповеданием не предусмотрено. Наконец, я, как зять основателя фонда и единственный душеприказчик, прежде всех призван и обязан толковать его волю!

— Вы обязаны немедленно сложить свои полномочия! — выкрикнул профессор. — И давно должны были это сделать! Сразу после вашего обращения! Хотя бы из соображений тактичности!

— Позвольте мне, господин профессор, — холодно парировал Ленсен, — самому определять меру моего такта в общественных вопросах. Я никому не позволю давать мне предписания. Никому, даже вам! Не забывайте, что вы гость в моем доме…

— К дьяволу! Я вам не гость! Я не принимаю подобного определения! Мы прибыли сюда на заседание попечительского совета, и для меня это помещение является залом заседаний! И прошу не умалять мои права в соответствии с уставом! Вам, как и мне, прекрасно известно, что покойный учредитель никогда в жизни и не помыслил бы поддерживать христианскую теологию. А каким образом такая более чем странная формулировка затесалась в учредительную грамоту, может быть, вы нам объясните, как зять и юрисконсульт, любезный?