Сэмми Гронеманн - Хаос

Однако все это нисколько не мешало слушателям пристрастно и напряженно следить за выступлением оратора. На импровизированной сцене сидели шесть или семь человек, в основном молодых, председательствовал единственный пожилой член президиума, которому доверили вести собрание, вероятно, из-за его длинной бороды с проседью и вообще импозантной внешности. Руки он сложил на колокольчике — символе главенства — и с некоторым беспокойством посматривал снизу вверх на выступающего, который своей чересчур оживленной жестикуляцией грозил в любой момент подорвать его престиж, личный и должностной.

Оратор представлял собой тощую долговязую фигуру с жидкой каштановой бородкой и густой шевелюрой. Он выкладывался с такой неистовой быстротой, что Хайнц довольно долго разбирал лишь отдельные слова. Многократно до его слуха доносилось «Палестина» и «Сион», вслед за чем неизменно следовали бурные аплодисменты, которые быстро стихали, поскольку говорун, нимало не смущаясь шумом, продолжал в том же духе и темпе, так что было абсолютно невозможно понять его пламенную речь, оставалось лишь угадать ее по движениям губ и размахиванию рук. Она уже подходила к концу — к вящей радости председательствующего, — и теперь Хайнц смог различить внятные слова:

— Тоска по Палестине, она вела наш народ сквозь столетия! Тоска по Палестине, она свела нас всех вместе: евреев Востока и Запада, богатых и бедных, образованных и простых, набожных и нечестивых! И все мы жаждем вернуться домой, на нашу землю, на нашу родину — в Палестину!

Разразился неистовый шквал аплодисментов, который накатывал все с новой силой и казался нескончаемым. Оратору приходилось снова и снова подниматься, он раскланивался с отстраненным выражением лица, машинально вытирая пот, и каждый раз это служило сигналом к новым овациям.

Хайнц изумленным взглядом обводил беснующуюся массу. Неужели все эти люди желают переселиться в Палестину? Рассматривают Палестину как свой дом? Тут присутствовали солидного и обывательского вида игроки, грузные чинные матроны, юные девы с модными стрижками, покрытые прыщами и шрамами студенты, экзотичные русские евреи в картузах — очкарики-ученые или инженеры, элегантные молодые и пожилые господа… С превеликим удивлением в одном из них Хайнц опознал адвоката Берлинского апелляционного суда. И все они хлопали как сумасшедшие, хлопали этому исступленному витии, который Хайнцу показался апостолом какой-то фанатичной секты.

Палестина? Бог мой — она еще существует? Место где-то на задворках Турции! При звуках имени «Палестина» в нем сначала просыпались какие-то детские воспоминания о Вифлееме, Голгофе, Масличной горе… Потом на ум приходило безумие крестовых походов… А нынешняя Палестина, насколько ему известно, — безлюдная глухомань, пустыня, подверженная разбойным набегам бедуинов и потому небезопасная. Целью она может служить только скандинавским и английским сектантам, русским паломникам и еврейским богомольцам, да время от времени эксцентричным туристам из Европы, путешествующим туда под охраной и с эскортом, чтобы выгулять свои «кодаки», или отчаянным археологам, собирающим материалы для докторских диссертаций.

Аплодисменты постепенно стихли, и за спиной Хайнца послышался свист. Хайнц обернулся и увидел за столом у стены группу студентов, очевидно, представлявшую оппозицию. Внешне они ничем не отличались от окружающих и вполне могли бы представлять как ту, так и другую сторону, разве что опустошенные пивные кружки, демонстративно выставленные напоказ, свидетельствовали о том, что здесь поддерживается германский дух. Долговязый молодой человек в пенсне с темной оправой на длинном носу с горбинкой явно заправлял в этой компании. Сложив ладони у рта рупором, он что-то кричал в сторону трибуны, чего, правда, в общем шуме было не разобрать. Хайнцу послышалось что-то вроде «Вали в Палестину!», на что вся группа ожесточенно захлопала и застучала по столу кружками.

Между тем слева от председателя поднялся второй оратор, приземистый коренастый парень, чье гладко выбритое лицо отличалось чрезвычайно энергичными острыми чертами.

Хайнца захватило и увлекло новое выступление, являвшее совершенно противоположный стиль. Речь была сама трезвость: сухие выкладки фактов и стройных рядов цифр. Она больше походила на доклад аудитора на общем собрании акционерного общества. Докладчик предлагал обзор развития сионистского движения по настоящий момент. Из преамбулы Хайнц, к своему удивлению, узнал, что создал организацию Теодор Герцль, и его озарило, откуда ему известно имя. Он прочитал кучу фельетонов этого писателя и оценил изящество его языка: ясность изложения мыслей и щемящий, напоминающий Гейне юмор. Он был поражен, что человек, казавшийся по своим сочинениям представителем высокой немецкой культуры, оказался создателем движения, фанатичные приверженцы которого были Хайнцу абсолютно чужды. Он заново прослушал программу, сформированную на конгрессе сионистов в Базеле, о которой сегодня уже получил представление на Драгунерштрассе, и новостью для него стало то, что ее претворение уже всерьез рассматривается совместно с правительством Турции и политическими силами самых разных европейских парламентов. Он услышал о первых поселениях в Палестине, об опытных станциях и основании банков, о научных исследованиях и их выводах, о предварительных сметах и инвестиционных индустриальных проектах. Речь шла и о санитарных мероприятиях, мелиорационных программах, о создании сельхозкооперативов из переселенцев. Докладчик анализировал вопросы экспорта-импорта, полезных ископаемых, природных источников энергии, применения искусственных удобрений, построения системы школьного образования. Все проблемы он рассматривал одну за другой, без всякого перехода — и все с той же деловой прозаичностью. Зачитывал по бумажке цифровые данные; группировал, раскладывал, реферировал основные положения — без громких фраз, без патетических или сентиментальных фигур речи. И этому выступающему аудитория внимала с таким напряжением, будто каждый старался запечатлеть в памяти все цифры. Лишь за столом оппозиционеров явно скучали и довольно громко переговаривались. Аплодисменты покрыли и эту речь.

Если первое выступление и его воздействие на публику повергло Хайнца в изумление, то второе не только повысило градус удивления, но и несколько разочаровало. Фанатизм и битва за идею — будь это самая безумная, тупиковая идея в мире — несли в себе нечто великое. Мысль о том, что масса людей — миллионы, если верить оратору — воодушевляется мечтой во времена жестокого материализма, казалась отрадной. Однако холодно-расчетливый фанатизм, оперирующий цифрами и основанный на финансово-технической аргументации, выглядел дико и даже унизительно.