Сэмми Гронеманн - Хаос

В память о тех событиях, когда кара Господня поразила в Египте всех первенцев, но Ангел смерти миновал дома евреев, по еврейской традиции, все мальчики-первенцы должны в этот день соблюдать пост. Подобных особых постов, помимо длительных общих, так много, что представляется невозможным в продолжение стольких дней воздерживаться от еды и питья без серьезного нарушения здоровья. Но и это мудрецы предусмотрели. Тот, кто принимает участие в трапезе по поводу радостного события, освобождается от необходимости поститься. А таких поводов для трапез набирается немало: свадьба или обрезание, или окончание изучения раздела Талмуда в утро накануне Песаха. Это особенный по своему весу праздник, несмотря на то, что каждые несколько лет в какой-нибудь школе при синагоге заканчивается изучение Талмуда «от корки до корки», по поводу чего празднует весь город. Изучить отдельный раздел все-таки требуется не так уж много времени, и поэтому за несколько месяцев до Песаха учитель собирает группу из первенцев, чтобы завершить как раз к этому постному дню. С последним словом учителя оделяют всех первенцев пряниками и водкой в знак праздничной трапезы. Так приятное сочетают с полезным, и вместо унылого поста участники получают радостное осознание того, что пройдена важная веха на пути отрадной духовной работы.

Этот обычай, странным образом, глубоко укоренился даже в тех местах, где в изучение Талмуда не вкладывают слишком много сил и смысла, и многие евреи, почти полностью отбросившие древние обычаи, тем не менее с удовольствием принимали участие в этом праздновании и с младых ногтей готовили к нему старших сыновей.

В Берлине также справляли этот праздник, хотя и в несколько измененном виде: на первый план выдвигалось праздничное застолье, а изучение Талмуда лишь формально обозначалось. В стране, где различные ферейны росли как грибы, естественно, возник Союз перворожденных со своим уставом, вступительными и членскими взносами, но, прежде всего, с ограниченным приемом и строгой иерархией. Союз собирается в полном составе лишь раз в году, а именно, ранним утром в день накануне еврейской Пасхи. Сначала совершается утренняя молитва, затем раввин наспех читает заключительные фразы «изученного» им раздела Талмуда, причем никто из присутствующих не участвует в процессе, да и не слушает вовсе — большинство даже не знает о происхождении и смысле этого праздника, — потом, когда скучная церемония завершена, все усаживаются за щедро накрытый стол. Многие члены появляются только во время застолья. В это же время зачитываются отчетные доклады председателя правления и казначея, утверждается отчетность, проводятся перевыборы. Произносится целый ряд застольных речей, в которых, по традиции, восхваляются отличившиеся перед Союзом личности, превозносятся преимущества Союза, его высокие идеалы и успешная деятельность. Не обходится и без обращения к первенцам и дальше оставаться верными своей великой миссии и для достижения целей и защиты общих интересов еще теснее сплотить ряды. Тут же чтится память покойных и зачитываются поздравительные телеграммы отсутствующих по уважительной причине членов Союза. И по окончании всех мероприятий Союз снова на целый год растворяется в абсолютное ничто.

Хайнц Ленсен, даже когда звался Левизоном, слыхом не слыхал ни о существовании такого Союза, ни об особом долге перворожденных. Поэтому он оторопел от представшей его глазам картины, когда в это утро накануне Песаха робко переступил порог молельни в синагоге Борычева. Прибыл он вчера поздним вечером, а сегодня, снедаемый любопытством, вышел оглядеться. Дорогу к синагоге ему указало невнятное монотонное журчание человеческих голосов, долетавшее из-под арки, за которой угадывался просторный двор. Он вошел через ворота, где сновали туда-сюда древние бородатые евреи с узелками под мышкой, и оказался на мощенной неровными булыжниками площадке, вокруг которой притулились беспорядочно разбросанные приземистые строения. Отовсюду доносился гул голосов. Он подошел к открытому окну ближайшего здания и увидел настоящее столпотворение: множество мужчин, укутанных в длинные грязно-белые или желтые платки, расположились поодаль от одного впереди и, подобно ритмичному хору, бойко раскачивались верхней частью туловища. Некоторые из них, как и стоящий впереди, покрыли головы так, что не было видно даже лица, другие в спешке только готовились к молитве, развязывая свои узелки и доставая покрывала, кое-кто обвязывал черными ремешками с черными же коробочками голову и оголенную левую руку [14] Две маленькие коробочки из выкрашенной черной краской кожи кошерных животных, содержащие написанные на пергаменте отрывки (паршийот) из Торы, называются тфилин. При помощи черных кожаных ремешков тфилин накладывают и укрепляют одну на левой руке («против сердца»), вторую — на голову. — Примеч. ред. .

Во дворе тоже толпились группы евреев, беспокойно и шумно обсуждая что-то. Хайнц поднялся по стертым каменным ступеням в одну из молельных комнат, где ему показалось потише, и таким образом угодил прямо на праздник первенцев, который вел Мойша Шленкер.

Небольшое помещение было окутано полумраком, маленькие тусклые окошки, заляпанные грязью, находились едва ли не на уровне мостовой и пропускали немного света. На столе, вокруг которого сидели подростки и юноши постарше, в подсвечниках горели две сальные свечи. Все были так погружены в свои занятия, что никто не обратил внимания на чужака в европейском платье, смотревшегося здесь белой вороной. Хайнц с интересом рассматривал толпившихся у стола людей, от двери ему было не разглядеть, что настолько поглотило их внимание — плотный частокол спин загораживал видимость. Ему невольно вспомнилось, что где-то он уже наблюдал подобную картину, только никак не мог сообразить, где. Где, черт возьми, на Западе, в Европе, могла возникнуть ситуация, когда куча людей теснится вокруг длинного стола, напирая на тех, кто, склонившись, стоит вокруг немногих сидящих, — и все, затаив дыхание, всецело поглощены происходящим на столе? Озарение пришло, когда Хайнц сделал несколько шагов: ну, конечно! В казино Монте-Карло, а также в берлинском клубе — у зеленого стола с рулеткой или баккарой! Неужели и здесь? Невозможно! Он никогда не поверил бы, что, кроме игры, еще что-то может привлечь такой острый интерес. Повинуясь внезапному порыву, он поднялся на невысокий помост посреди комнаты и поверх голов разглядел толстые книги, над которыми были согнуты все спины.

Что-то зацепилось за полу его пиджака. Хайнц резко обернулся и обнаружил мальчишку лет десяти, который деловито ощупывал ткань его костюма.