Сэмми Гронеманн - Хаос

— Ну, вы просто адептка русского патриотизма! — умиленно посмотрел Хайнц на свою спутницу, раскрасневшуюся от прилива патриотических чувств, которая сейчас заступала на вахту самообороны от тех же русских. — Вот уж и помечтать не мог! Встретить бы в Германии хоть одну девушку, которая с такой любовью говорит о немцах! Вы так верны своему народу!

— О чем вы?

— Я говорю, что удивлен натолкнуться на столь патриотично настроенную русачку!

— Русачку? Боже, вы не так меня поняли! Я не русская, я — еврейка!

— Но ваша родина…

— Моя родина Палестина! Я усвоила с колыбели, что оттуда мы пришли, туда и уйдем. В десять лет я завела копилку, в которую опускаю каждую сбереженную копейку на Палестину.

— Чтобы выкупить землю у Турции? — не удержался от язвительного замечания Хайнц.

— Будет вам потешаться! — укорила его Ривка. — В сотнях тысяч домов есть такие копилки. А главное, несгибаемая воля миллионов людей, чьи дети сызмальства отказываются от сластей, чтобы внести свой вклад в общее дело. У меня, например, вполне личное чувство, что Палестина принадлежит мне мне по праву.

— А как же с Россией?

— Разве человек не может равно любить отца и мать? Я вовсе не воображаю себе, что в моих жилах течет русская кровь, если я люблю Россию и чувствую тесную связь с ее народом. Когда девушка выходит замуж, она же не порывает со своей семьей!

— Перед отъездом из Берлина мне пришлось поучаствовать в одном из сионистских собраний. Там поднимался вопрос, являются ли евреи народом, и…

— Что за чушь? Являются ли евреи народом? А кто они тогда?

— Ну… у нас в Германии… их держат скорее за религиозную секту…

— Что, все евреи Германии так уж религиозны?

— Не сказал бы. Во всяком случае, под «народом» у нас понимают… Определить непросто… По крайней мере, всегда можно сказать, немец это или русский!

— Всегда? Сказать? А как быть с евреями? Такой тип вроде не свойственен ни одному западноевропейскому народу?..

— Ну… Нет же страны…

— Страны нет. Нет и других вещей, которые облегчают существование, как у других народов. Но мы же сохранились как народ! Ни один другой не претерпел таких испытаний силы и жизнестойкости. Не знаю, что понимают ваши ученые под термином «народ», скажу лишь одно: если спросят, что такое народ, в качестве примера я привела бы наш народ — единый народ, еврейский народ!

Хромоножка, попавшийся им навстречу, шепотом обменялся с Ривкой парой фраз. Ривка вскоре нагнала прошедшего вперед Хайнца.

— Пока что в городе все спокойно, — и ответила на его недоумевающий взгляд: — Я только что сменила патрульного. Вон там, наверху, ваша гостиница. До свидания. До встречи на вашем первом в жизни седере!

Ривка пожала ему руку. Проходящий мимо полицейский чин при полном параде, вроде как вышедший из гостиницы, одарил Хайнца неприязненным пристальным взглядом, коротко кивнул Ривке и прошествовал дальше.

Ривка нервно закусила губу:

— Знаете, кто это был? Пристав Куяров, организатор погромов!

— «Вот хлеб бедности нашей, который ели отцы наши в земле египетской. Каждый, кто голоден, пусть придет и ест. Каждый, кто нуждается, пусть придет и участвует в пасхальной трапезе. В этом году — здесь, в будущем году — на Земле Израиля. В этом году — рабы, в будущем году — свободные люди» [15] Начало Пасхальной агады, сборника молитв, благословений, комментариев к Торе и песен, прямо или косвенно связанных с темой исхода из Египта и ритуалом праздника Песах. Чтение Пасхальной агады — обязательная часть пасхального седера. — Примеч. ред. .

Хайнц Ленсен удивленно озирался, время от времени трогая шелковую шапочку на голове, чтобы убедиться, что не спит. Неужели это он, референдарий Берлинского апелляционного суда с Маттейкирхштрассе, еще незадолго облаченный в мантию секретаря судебного заседания, раздающий протоколы и компилирующий заключения, он, член престижного клуба на Ноллендорфплац, близкий друг благородного старины Тили, привилегированный член корпорации «Росвитания», теперь сидит в Борычеве за столом Мойши Шленкера, уставленным старинными серебряными приборами и странными кушаньями?! Сидит? Нет, возлежит на мягкой скамье, сложенной из двух стульев и доски, застланной мягкими одеялами, подпирая голову левой рукой, утопающей в подушках. Напротив на таком же ложе покоится хозяин дома, сегодня схожий с арабским шейхом. Он облачен в белоснежное одеяние без пуговиц: длинную вязаную хламиду, поддерживаемую белым шнуром вместо пояса; на голове — объемный белый колпак вроде тюрбана с серебряной вышивкой. По правую руку от хозяина восседает госпожа Шленкер, из-под большого белого чепца выглядывает темный парик. Слева от отца и справа от Хайнца сидит Яков в черной шапочке, по другую сторону, между гостем и матерью — Ривка, смуглая кожа которой, смоляные волосы и карие глаза, оттененные белыми одеждами, напоминают восточные сказки. Перед каждым лежит Агада, маленькая еврейская книжица, без которой не обходится пасхальный ритуал. Хайнцу была предназначена особая — новая, в роскошном переплете Агада, присланная Йослом из Берлина к празднику. Снабженная немецким переводом к древнееврейскому тексту, она позволяла несведущему гостю следить за торжественным ритуалом.

Ривка как раз обходила стол, чтобы наполнить бокалы — у мужчин кубки, у женщин стаканы. Хайнц попытался уклониться, поскольку уже по примеру остальных пригубил вино после первого тоста хозяина:

— У меня еще полный бокал!

— Вам это не поможет, — улыбнулась Ривка. — Сегодня придется соблюдать все наши традиции. Четырежды должен наполняться бокал до краев, таков закон. Пока я не наполню бокалы во второй раз, Яков не сможет задать свой вопрос.

Хайнц уступил. Похоже, здесь свод правил пития был еще строже и древнее, чем в студенческом братстве «Кёзенер С. К.». Яков уже нетерпеливо вертелся на своем месте. Как младшему в семействе ему предоставлялось право задать четыре вопроса, с чего, собственно, и начинается ритуал.

— Чем эта ночь отличается от всех других?

Хайнц читал в немецком переводе то, что спрашивал Яков. Он хотел получить ответ, почему в эту ночь едят только пресное, что значит горькая зелень, что символизируют напитки и возлежание за столом. Ему пришло в голову, что сам он мог бы задать куда больше вопросов.

Между тем пришло время ответа, текст которого по большей части вмещает Агада. Однако Мойша Шленкер, торжественно разгладив бороду, с улыбкой обратился к Хайнцу:

— Четыре породы детей знает Агада, и всем им в сегодняшний вечер должны мы донести правду об освобождении нашего народа: мудрым и нечестивым, несмышленым и неспособным задавать вопросы. Сегодня Господь одарил нас чужеземным гостем, дорогим гостем, но нам неведомо, какой он породы. Мудрый, как известно, хочет познать суть всех вещей, которые мы сегодня творим. Нечестивый тоже хочет знать, но не как один из нас. Он спрашивает: «Чего это вы там делаете?» — и отделяется от своих братьев. О несмышленом и неспособном надо позаботиться и научить его, даже если он ни о чем не спрашивает и ничем не интересуется. Только нечестивому следует указать, что тому, кто отстраняет себя, среди нас нет места…