Сэмми Гронеманн - Хаос

— Я знаю только, — пробормотал он, — особенно из моих школьных времен, что евреи, которые еще соблюдают законы, дрожали перед наступлением этого праздника. Они пропускали уроки, позже рабочие дни; из-за того, что в это время запрещалось пользоваться транспортом, им зачастую доводилось бегать пешком на огромные расстояния, и вообще забот и хлопот в эти дни было в десять раз больше обычного.

— А радость выполнения мицвот, разве ее они не познали? — печально спросил Мойша Шленкер.

Потребовалось немало усилий, чтобы Хайнц смог уяснить значение этого слова, но и найдя ему перевод: «приказание, предписание» или даже «всякое доброе дело» — он лишь смутно угадывал смысл, который вкладывал в него Мойша Шленкер, говоря о «радости мицвот». Но слово запечатлелось в его памяти, и Хайнц наивно предположил, что в нем содержится ключ к некоторым тайнам.

Ривка деликатно сменила тему и попросила его рассказать об университете и студенческой жизни. Описание обычаев и нравов студенческих братств, пивных сборищ и поединков на шпагах, традиции возлияний и сатисфакций встретило полное непонимание. Семейство Шленкеров определенно усомнилось в правдивости этих баек. Во всяком случае, Ривка не выказала и следа того восторга, с которым обычно его слушали юные девушки.

Внезапно Хайнц сбился с мысли и слегка запутался — напротив него, позади ложа главы семейства, творилось нечто непонятное. С ужимками бывалого заговорщика Яков проскользнул за спину отца и пытался втихомолку что-то вытащить из-под подушки. Хайнц видел, что действия малыша не укрылись от глаз матери и сестры, но те не одергивали его, а Ривка даже подбадривала брата кивками. Сам Мойша Шленкер тоже чувствовал, что сзади происходит какая-то возня, но вместо того, чтобы схватить воришку за руку, он наклонился вперед, так что Яков без труда овладел желанным предметом — чем-то, завернутым в салфетку. Хайнцу пришло на ум, что в древней Спарте мальчиков обучали ловкости рук, поощряя воровство. Но вскоре выяснилось, что дело совсем в другом.

Под конец праздничной трапезы приходит время своего рода десерта, который занимает в Агаде очень важное место. В начале вечера ведущий седера отламывает часть мацы и заворачивает ее в салфетку. В завершении трапезы он разламывает отложенную мацу на мелкие кусочки и раздает всем участникам, после чего уже нельзя больше есть. Для того чтобы такую важную часть жертвенной церемонии случайно не позабыть и таким образом не нарушить весь ритуал, завели потешный обычай, основанный на тщательно оберегаемой детской привилегии. Эту спрятанную часть мацы, так называемый афикоман, ребенок должен найти и украсть, чтобы вернуть потом за выкуп. Естественно, маленький похититель в надежде на будущую награду ни за что не пропустит нужный момент, так что даже самый забывчивый глава седера может быть спокоен.

Невинная комедия разыгрывалась по привычному сценарию: Мойша Шленкер, ухмыляясь в бороду, изображал растерянность, старательно искал пропавшее сокровище, поочередно подозревая в краже всех сотрапезников, и притворялся жутко удивленным, когда Яков наконец признавался в содеянном. Торг за выкуп тоже разыграли как по нотам. И каково же было удивление Хайнца, когда Яков в качестве приза потребовал и получил… «Фауста» Гёте!

Тут запротестовала Ривка: она-де выступала сообщницей Якова, и запросила свою долю отдельным пожертвованием для Палестины. Ее требование тоже было удовлетворено, и все уже приготовились съесть афикоман, как вдруг Хайнц обнаружил, что выданный ему кусочек исчез. Все дружно хохотали, пока Ривка не выдала себя пунцовым румянцем на щеках. Пришлось ей предъявить пропажу, но она отвергла предложение Хайнца исполнить любое ее желание и тем более слышать не желала о денежном выкупе. Хайнц решительно протестовал, так что им хватило повода до конца вечера вести локальную войну с шутливыми подколками и подтруниванием.

Снова обратились к Агаде: прочитали бесконечно длинную застольную молитву, распевали псалмы медленным торжественным тоном, выпили последние два бокала вина из положенных четырех.

И произошло еще нечто, произведшее на Хайнца неизгладимое впечатление. Большой кубок, до этого неиспользованный, наполнили до краев и поставили на стол, Ривка по приказу отца открыла комнатную и входную двери.

— Для пророка Элиягу! — сурово провозгласил Мойша Шленкер. — Посланнику, который поведет нас назад в Палестину!

Все встали и обратились лицом к двери, будто ожидали, что вот сейчас войдет пророк и опустошит свой кубок.

Несколько секунд были открыты двери, и откуда-то издалека доносились сумбурные крики. Потом дверь захлопнулась, Ривка вернулась на свое место и на вопросительные взгляды спокойно ответила:

— Пьяные молодчики. Банда Куярова. Набираются храбрости для погрома.

— Настоящий Песах! Настоящий седер! — глубоко вздохнул Мойша Шленкер. — Эта ночь часто становилась предвестием убийств в нашем народе. Не будем забывать: гости мы в их стране!

Двери были на замке, все нечестивое и враждебное осталось за ними. Снова придвинули Агаду, снова запели, пока не добрались до последнего ликующего возгласа: «В следующем году в Иерусалиме!»

В самом конце Агада предлагает еще несколько шутливых песенок, вполне безобидных и трогательных, завершающих седер.

Ривка проводила Хайнца за порог и показала, в какую сторону идти к гостинице. Он поймал ее руку и после некоторого колебания жарко прошептал:

— На прощание. Возвращаю мой долг. Помните обо мне!

Крепко сжав ее запястье, он ловко надел на тонкий палец прелестное маленькое колечко и стремительно зашагал прочь, пока она не оправилась от изумления. Он чувствовал себя на удивление свежо и молодо и нисколько не стыдился своего поведения, так разительно противоречащего стилю Маттейкирхштрассе и Штюльп-Зандерслебенов.

Ривка стояла на крыльце и задумчиво вертела колечко на пальце.

Ясная звездная ночь спустилась на землю. Вдалеке горланили громилы Куярова.

— Твой душка Магнус, Эльза, на сей раз показал себя с нехудшей стороны, — благодушно сообщил Ленсен, сидя за завтраком в кругу всей семьи, за исключением Хайнца, и перелистывая утреннюю почту. — Остерману теперь гарантирована стипендия. Заключение Магнуса вполне себе подобающее. Можешь через барона сообщить своему протеже, дорогая!

Фрау Ленсен расцвела:

— Ну, наконец-то! А то перед людьми стыдно, как все затянулось! И что этот Магнус вообще себе позволяет! Сегодня в полдень я встречусь с баронессой в Комитете по закупке назидательной литературы для армии и флота, там и обрадую ее. Что пришло с почтой? Есть что-нибудь от Хайнца?