Михаил Елизаров - Земля

Приехала маршрутка и, как назло, не моя. На ней укатили бородатый рокер, мужик-баба и женщина с журналом. Я остался один на остановке. Маленькая площадь перед Гостинкой была фактически пустынна (несколько прохожих не в счёт): одинокий белый автомобиль с шапкой снега на крыше да громада Благовещенского собора.

Картинка показалась очень знакомой. Конечно, я бывал тут неоднократно, видел собор и площадь, но что-то нарочито-постановочное и трагичное было в этой зимней идиллии.

Так выглядел памятник бандитского авторитета Кирзы. Если бы невидимый наблюдатель сейчас посмотрел со стороны, то увидел бы над моим плечом луковки собора, белую респектабельную машину, точно и не Кирзу, а меня изобразили на могильной стеле.

Но не от этого кладбищенского узнавания по моей спине змеился паршивый холодок. Мне предстоял очередной разговор с Алиной. Обстоятельства снова вынуждали предложить ей побег из Загорска, и я заранее предвидел, каким сокрушительным скандалом всё закончится.

А ведь за последние пару дней в квартире на Ворошилова установилось затишье – обволакивающая негромкая нежность, которая, должно быть, возникает между долго живущими в браке людьми, когда им даже не обязательно заниматься любовью, чтобы осознавать себя “одной сатаной”.

Закончился мой первый рабочий день с Балыбиным. Я пришёл домой, приготовил простенький ужин и сел ждать Алину. Она вернулась к ночи и опять крепко под хмельком. Объяснила, что задержалась, потому что Шайхуллин отмечал повышение. Я совершенно без ноток ревности спросил: а ухлёстывал ли за ней Шайхуллин, целовалась ли она с ним?

Алина очаровательно поморщилась:

– Умоляю, милый! У Русика даже из носа пахнет, а не только изо рта…

Она, хоть и не была голодна, неожиданно изъявила желание посидеть со мной. Добросовестно ждала, пока я поужинаю. Шутила, что разогретая в микроволновке пища – мёртвая, с разрушенной структурой клеток, и я в данный момент поедаю “труп” шницеля, а после добавила, что смертный грех – это не вымыть кастрюлю после гречки.

Потом Алина раскурила припрятанный косячок, усадила меня рядом с компом, и я минут тридцать наблюдал, как она сочиняла пост: “Гадание на уёбывающую луну” – весёлую псевдоастрологическую тарабарщину.

У нас синхронно не возникло желания исполнять постельный долг. Мы, может быть, впервые за всё время нашего знакомства просто лежали обнявшись. Уткнувшись мне в подмышку, она бормотала доверительным шепотком:

– …Солнечный день, небо ослепительно-синее, эмалевое, и я брожу между городских развалин. Домики такие в баварском стиле – с чёрными диагональными балками из дерева, с черепичными крышами, но только всё обгоревшее, разбитое. В стенах дыры от снарядов, а на балках трупы в лохмотьях. Висят и плачут: “Сними нас! Сними нас!”, но я-то понимаю, что они на самом деле злющие, и помогать им ни в коем случае нельзя. И над всем этим оркестровочка торжественная в стиле “Дня победы”, помпезный такой академический баритон, как у Кобзона: “Ты помнишь, как рыдал солдат, что не хочет умирать?!” Я заглядываю в воронку, на дне её копошится разорванный надвое трупачок в мундире, подгребает кишки и реально воет, что не хочет умирать. И девочка посреди улицы, белокурая, ангелоподобная, в белом кружевном платьице, а в руках у неё фарфоровый бюстик Сталина, и она ему то ли поклоняется, то ли молится. И когда она смотрит на мертвецов, те начинают корчиться и разлагаться, только очень-очень быстро, как в ускоренном фильме. Слышится лязг железа, в городок въезжает гигантский советский танк, и Сталин в руках девочки вдруг открывает огромные голубые глаза…

– Прикольно… Сама придумала?

– Говорю же, сон! Только в жанре такого мультипликационного соцсюрреализма!

– А-а…

– Это что! Мне вот после фильма “Продюсеры” целый неонацистский мюзикл приснился. Эсэсовцы пляшут с огромным подсвеченным распятием – красавцы-блондины в начищенных до блеска сапогах. И всё под песню дельфинов из “Автостопом по галактике”, когда они с планеты съёбывали перед апокалипсисом: “Мерси за рыбу и пока, хоть мы печалимся слегка, но кто научит дурака-а-а!..” А на заднем фоне во всё небо поднимается серебряный дирижабль со свастикой…

Я уже чуть подрёмывал и не сразу сообразил, что красочные, наркоманские сны давно закончились, и рассказывает Алина совсем о другом…

– Училась со мной на первом курсе дева. Мы с ней были близки и даже делили пополам однуху в Медведково. А у девы моей завёлся трахаль, дядечка лет сорока. Мне тогда казалось – пипец, возраст-то пенсионный. Но чел при этом был весьма неглупый, похожий на гея-модельера. И, в общем, он то и дело прозрачно намекал, как охуенно быть посвящённым в тайны угольника и циркуля. Типа, он состоит в магическом ордене, они последователи кроулианской Аргетум Аструм, Серебряной Зори, Красной Москвы и Золотого Дождя… – Алина тихонько засмеялась, – и что они вовсю чего-то там практикуют. Я его, разумеется, подкалывала: “Так вы, батенька, выходит, махровый сатанист?” А он с вежливой улыбкой отвечал, что Сатана в антропологическом смысле – бог любого народа, который вам не нравится. А язык у него, я тебе скажу, был нехило подвешен: “Христианская космология, Алиночка, с её линейным пониманием времени отталкивается от идеи абсолютного начала и конца, то бишь акта творения и конца света. Отсюда и категоричные оппозиции: добро – зло, рай – ад. Но давайте помыслим, что время не линейно, а циклично. И мы сразу окажемся в парадигме, где Люцифер не абсолютное зло, а светлый, смиренный ангел, наделивший человека величайшим даром творения. Спро́сите, почему смиренный? Ну а кто ещё является смертным в виде обычного чёрного козла?” А для меня уже культурный шок, что мужик говорит не про обмен пизды на деньги, а о “Книге Закона”, Кроули, Телеме… Ну, и мне тоже было что ему сказать, потому что я в подростковом возрасте грешила книжным воровством всего подряд, натаскала себе гору книженций по оккультизму. Репринтные издания всякие, начиная с хуйни а-ля Папюс, “Сатанинской библии” Ла Вея и заканчивая “Лемегетоном”, в смысле, “Малым ключом Соломона”, ну, ты понял…

Я промычал что-то утвердительное, хотя и понятия не имел, что такое Телема или “Лемегетон”. Для общей картины и примерного представления, о чём речь, хватало китчево изданной “библии” с Аль Пачино на обложке, стоящей рядом на полке – только руку протяни. Может, в другой ситуации я бы и уточнил, что за Аргентум Аструм, “Книга Закона”, но тогда было лень даже лишний раз шевельнуть языком. Поэтому я не перебивал Алину – пусть себе рассказывает, а мне бы просто лежать, плыть по её убаюкивающим интонациям, как по реке…