Михаил Елизаров - Земля

Из тамбура показалась бочковатая фигура в долгополом бесформенном пуховике и вязаной шапочке. Женщина говорила по телефону, мешая русские слова с азиатской степью, – Илюса Илдаровна. Судя по всему, рабочий день в “Гробусе” закончился, пилорамы тоже не было слышно.

Швеи, переговариваясь, двинули к выходу. Когда поравнялись с нами, я воскликнул:

– Добрый вечер! Илюса Илдаровна, Зарема… – и отвесил каждой поклон.

Надеялся таким нехитрым образом продемонстрировать Беленисову и Катричу, что бывал здесь раньше и всех знаю.

– Здравствуйте… – дичась, ответила Зарема, а Илюса Илдаровна вообще ничего не сказала, а просто пучеглазо уставилась.

– Ольга Германовна у себя? Наша “три в одном”! – продолжил я галантно, надеясь, что не напутал с именем-отчеством чернаковской любовницы: секретарши, бухгалтера и секс-символа.

Но произвести впечатление не получилось. Катрич пресёк мою светскую игру:

– Молчал бы лучше, бабский угодник! – и бесцеремонно потянул за рукав, как нашкодившего правонарушителя.

Вкупе с грубоватым тоном это совершенно не тянуло на приятельскую шутку. Наоборот, было очевидно, что эти двое не мои добрые знакомые, а скорее конвоиры.

И швеи сразу всё поняли и больше не задерживались. Бледненькая Зарема, правда, разок на меня оглянулась, и я помахал ей на прощание.

Сразу за тамбуром начинался салон-магазин – проходной зальчик. Гробовое его пространство, когда-то ударившее меня в самую душу своим печальным масштабом (шутка ли, аж полтора десятка выставочных гробов в лучах подсветки), после гапоновского похоронного супермаркета показалось мне кустарным и жалким – словно бы после великолепия многоэтажного торгового центра я вдруг очутился в полуподвальных окраинных “Продуктах”. Сейчас в магазине было темно и виднелся лишь сатиновый борт ближнего экспоната на подставке – чёрная бюджетная колода.

Дальше по коридору был кабинет Ольги Германовны и ещё несколько подсобных комнат. Положив ладонь на перила лестницы, ведущей на второй этаж, я сказал:

– Мужики, вы поднимайтесь пока наверх, а мне бы поссать ещё… – и указал на дальнюю дверь.

На самом деле я не очень помнил, что именно за ней находится – туалет или подсобка, просто мне хотелось подчеркнуть, что я тут свой в доску, пускай и гробовую.

Катрич расплылся в щербатой, нуждающейся в реставрации улыбке:

– Ты ж, надеюсь, не собираешься от нас съебаться?

Я подумал, что у Катрича наверняка достаточно денег, чтобы подлатать рот, а он почему-то этого не делает, и заодно дал себе слово в ближайшее время заделать скол на переднем зубе.

– С чего это мне от своих бегать? – ответил я, будто удивившись. – Я и сам хочу поговорить! И как съебаться? По трубам? Там в сортире и окошка-то нет!

– Смотри, – шутливо погрозил Беленисов, – не усугубляй ситуацию, – и потопал наверх, а Катрич за ним. Покрытые ковролином ступени гудели железом под их грузными шагами.

Окошко в туалете, кстати, имелось – длинное и очень узкое. Через него можно было бы выбросить отрубленную руку, но никак не сбежать. Из невидимого динамика играла, переплетаясь с водой, музыка. Похоже, она не зависела от рабочего дня и звучала круглосуточно. На этот раз стильный женский голос грустил о розовом фламинго: “…дитя заката, розовый фламинго здесь танцевал когда-то… Может, в жизни прошлой – мне трудно вспомнить!..”

Слова, ритмы расплёскивались о белый кафель стен и фаянс унитаза, струились, точно волшебная поющая влага. В детстве я часто слышал эту песню. Помню, Тупицын вывез нас с матерью в Крым на свою биостанцию, и настырный фламинго выплясывал каждый вечер на ближней дискотеке. А потом, спустя пару лет, куда-то подевался из радио и телевизора.

Когда я стряхивал последние капли, пришла идея. А что, ес-ли захватить из подсобки бутыль для кулера? Понятно, что она, может, и не нужна в данный момент, но по-любому же пригодится и вообще как-то разрядит обстановку вокруг меня: “Я никакой не враг, я вам попить приволок…”

“Ты ведь видишь, мы с тобою не отбрасываем тени… Это царство привидений!..”

На этих словах песня резко оборвалась, словно я, спустив воду, смыл и её. Отчаянно пузырился бачок, словно втягивал газировку. От шипящей этой тишины стало тревожно – почти так же, как в первые минуты в “унизительном катафалке”.

Невнятно бормотали, бредили трубы на проточном языке. Я почти насильно, чтобы заглушить безмозглый испуг, подумал: интересно, а не специальная ли у них тут музыкальная подборка – по теме? “Царство привидений” показалось мне исключительно удачным определением для гробового производства.

Из подсобки я взял не одну, а сразу две бутыли – мне подумалось, что так моё появление будет выглядеть эффектнее. Отяжелевший почти на сорок литров, я поднимался по гулким ступеням. Я понимал, что конструкция предельно прочная, но всё равно создавалось ощущение, что лестница вот-вот провалится под моим весом.

На этаже было пусто. Странно, что туалет находился внизу, а пахло почему-то здесь, причём какой-то младенческой ссанинкой. Я помнил этот памперсный душок ещё по комнатке братца Прохора.

Дверь конференц-зала была настежь распахнута, и крикливые подвыпившие речи звучали в коридоре так же отчётливо, как если б я находился там, в невидимой компании.

Директора “Гробуса” я определил даже не по голосу, а по очередной скабрезной истории. “Неисправим!” – как говорила “три в одном” Ольга Германовна.

– …А тёлочка, между прочим, не хухры-мухры, а из подтанцовки Лады Дэнс!

– Пиздишь! – ухнул кто-то.

– А чё нет? – с весёлыми нотками оскорбился Чернаков. По блуждающему звуку я догадался, что он не сидит, а расхаживает. Наверное, с бутылкой – подливает.

– Нахуй ты ей сдался, Ладе Дэнс?!

– Да не самой Ладе! Ты б слушал внимательней! Я же говорю – с подтанцовки бабец! Помните старый клипак, где она под Мадонну косит? Леди ту найт, леди ту найт, девочка-ночь меня называй!.. Моя была та, которая справа! Блонда. Короче, весьма козырная тёлочка! Но пизда у неё… Не знаю, как сказать… С кислинкой! Ну, такая, как если кончиком языка батарейку потрогать…

– Началось, блять! – раздался негодующий возглас. Это, похоже, вмешался Шелконогов. – Серёга, ёб твою! Хуле ты позоришься?!

– Димон, а чё такого-то?! Ещё скажи, что бабе никогда не лизал!

– Я-то нет! А вот ты – да!

– А что такого? – спросил под общий хохот Чернаков. – Если по гамбургскому счёту, каждый мужик хоть раз за жизнь хоть одной бабе да отлизывал!

– Я вот, к примеру, ни одной, – пробасили из угла.

– Уверен? Даже когда рождался?! – язвительно уточнил Чернаков. – Касался же пизды всеми частями тела? Да? И ртом тоже!..