Михаил Елизаров - Земля

– Серёга, вот чё ты гонишь? Мать ещё сюда приплёл! Договоришься однажды!

– Типичная тюремная казуистика, вывернутая наоборот, – заметил кто-то.

– Валерий, не быкуй! – миролюбиво попросил знакомый дребезжащий тенорок. – А то ты Сергея первый день знаешь!

– Так с тёлкой что в итоге?! – требовательно постучали по столу. – С пиздой-батарейкой?

– Серёг! Какой-то ты слишком жизнелюбивый для гробовщика! – мне показалось, что это произнёс Пенушкин. – Тебе бы с твоим темпераментом лучше секс-шоп держать!

– А не вижу противоречия! – возразил Чернаков. – Вот я лет пять назад в “АиФ” интервью Германа Стерлигова читал. Так вот, сам Герман Стерлигов заявил…

– Что, когда он в детстве мультфильм “Маугли” смотрел, у него тоже на Багиру хуй вставал? – перебил бас.

Грохнуло хохотом. Я тоже заулыбался, потому что прозвучало это очень смешно. Но, не успев толком порадоваться, болезненно сжалось сердце. Тотчас вспомнилось, что в этой весёлой похоронной команде я теперь лишний…

– Не-ет! – пытался перекричать Чернаков. – Он сказал: “Нет ничего более жизнеутверждающего, чем гроб!” Но у Багиры реально был дико сексуальный голос! Только не в мультике, а на пластинке! Первая эрекция на Багиру!..

Брюзгливый тенорок Мултановского негромко обратился к кому-то:

– Где этот отморозок шляется? Сколько ссать можно?

– Поискать? – прозвучал шелестящий голос, очевидно, Катрич.

– Не надо…

– Андрюхе он основательно так по еблу насовал!.. – басовито заметили. – И Рыжему тоже.

– А Никите не насовал?! – съязвил Мултановский. – До сих пор отлежаться не может. И страдает по девке этой! Тьфу!.. Позор, блять!..

Я вздрогнул и попятился подальше от дверного проёма. Говорили, оказывается, обо мне.

– Хуйня это, – я узнал голос Беленисова. – Никитос вообще в Тунисе вторую неделю с бывшей бухгалтершей своей.

– Свиркиной? – восхитился Чернаков. – Танюха ж вроде замуж вышла!

– А чего нам не сказал?.. – недовольно сказал Мултановский. – Не по-товарищески как-то. Тайно взять и улететь…

– Андрей Викторович, он тебе отчитываться вроде не обязан, с кем и когда ему отдыхать.

– Просто Никитос, – разъяснял кому-то Шелконогов, – лифтёр, как и Валерка. Младший Кротец тоже бугаистый! Поэтому с таким противником только дистанция! И прицельно в голову клепать: ту-ду, ту-ду! Двоечками!.. И мавашами вдогонку – ту-дух! – Что-то со звоном покатилось по столу, упало.

– Ты, ебанутый, сядь! Поломаешь всё!

– Да я подниму!..

– Димон, я не понял, а кто, бля, здесь лифтёр?

– Я ж не в обиду, Валерк! Ты гиревик бывший, как и Никита, а драка – это другое.

– А ничё, что я вольной борьбой вообще-то занимался?!

– Гы-ы! – хохотнул неопознанный шутник. – Вольный борец по плаванию со штангой!

– Алё, народ! Про тёлочку из Лады Дэнс слушать будете?!

Мне показалось, наступило оптимальное время для появления. Я выразительно потопал, кашлянул и ввалился в конференц-зал:

– Здорово, мужики! Куда водичку поставить?

Оглянулись Мултановский и Пенушкин. Ещё секунда у меня ушла, чтобы вспомнить Богдана Снятко. На похоронах тучного чиновника Чегодаева обстоятельный помощник Мултановского вроде был усат, а нынче сбрил свою жиденькую растительность. Один гость оказался неизвестен – ничем не примечательный мужик с моложавым лицом, но полностью седыми волосами.

По другую сторону стола восседал похожий на глыбу Валера Сёмин, рядом с ним Шелконогов, поджарый, пристальный, в чёрной водолазке (вылитый Высоцкий, только со сломанным носом и без гитары). Вполоборота глядели Беленисов с Катричем.

Во главе стола с бутылкой в руке стоял Чернаков: в белой рубашке, с заброшенным на плечо бордовым галстуком – точно свесивший язык блудливый кобель. Увидев меня, начал было:

– Привет, Володька!.. – но глянул на Мултановского, осёкся и потух. Кроме него, со мной никто и не здоровался.

Повисла неприветливая тишина. К столу меня, судя по всему, приглашать не собирались – изучали на расстоянии. Шелконогов с недоумением, Сёмин разочарованно, словно я шёл на красный диплом и в один день просрал всю учёбу, Пенушкин равнодушно, а незнакомый мужик с весёлым любопытством. Лишь Чернаков глядел, как мне казалось, с застенчивым сочувствием.

На унылой, вытянутой физиономии Мултановского ещё больше запали виски и щёки. Прилизанный суворовский хохолок плашмя прикрывал залысину.

Он скривился:

– Поставь воду туда, – и указал на пустой угол кабинета. – Встречаемся исключительно из уважения к твоему брату. Потому что ты лично уважения не заслуживаешь…

Я неспешно поставил бутыли, развернулся:

– Андрей Викторович, давайте по конструктиву и без оскорблений. Вы же сами хотели поговорить…

У Беленисова вырвался квакающий смешок. Шелконогов хмыкнул. Чернаков выпучил глаза, будто я ляпнул что-то несусветное. Катрич перестал жевать, а Сёмин зевнул, словно наступил наискучнейший момент.

– По конструктиву?! – вяло оживился Мултановский. – Хорошо… Двадцать косарей ты торчишь комбинату, и по десятке за моральный и физический ущерб нашим сотрудникам. Как тебе такое, дружок? – он выдавил посинелую улыбку.

Я оглядел затаившиеся лица похоронщиков. А потом сказал, как мне показалось, расчётливо и предельно взросло:

– Андрей Викторович, я просто выполнял свою работу. Вы ж меня сами уволили, а мне семью надо содержать. Мне сказали, что приезжие конторы разводят людей на бабло. Если б я знал, что это ваши, я бы постарался с ними договориться…

– Ничёсе!.. – отвалил челюсть седовласый. – Заявочка!

Я в самодовольстве воспринял это как поощрение, и меня понесло:

– И не так уж я сильно ваших сотрудников отпиздил, Андрей Викторович. Оба ушли на своих двоих. Я вот не жалуюсь. Может, мне тоже прилетело от них. Они же пацаны всё-таки, а не терпилы какие-то, чтоб им деньги ещё нести…

Пенушкин плеснул себе в стаканчик и сказал удивлённо:

– Дурачок…

– Может, и правда дурачок, – согласился Мултановский. – Но слишком бо́рзый…

Необратимая перемена в его взгляде подействовала больше всяких слов. Должно быть, в тот самый миг я запоздало понял, что до того, как я начал нагловато оправдываться, Мултановский всё ещё относился ко мне терпимо. Как к оступившемуся, но всё ж своему. Был последний шанс извиниться, покаяться, а теперь я бесповоротно сделался чужим. Они все вычеркнули меня, даже добродушный сексоголик Чернаков. Не существовало больше никаких былых заслуг, а только финансовый штраф. И если б сам Никита вдруг вступился, то уже ничего не помогло бы, не отменило их решения…

Я растерялся:

– Нет таких денег…

– Сроку тебе неделя, – сказал жёстким переродившимся голосом Мултановский. – Соберёшь как-нибудь, ради собственного блага, потому что после – каждый день задержки – пятёрка сверху.