Михаил Елизаров - Земля

– Стоп! Пока не забыл… – Гапон озабоченно завозился с блокнотом. – На детские похороны лучше ставить не похоронный марш, а “Прекрасное далёко”! Голос утренний в серебряной росе, кружит голову, как хуй на колбасе. Хе-хе… Ну, она же обещала и надежду, и предчувствие чего-то настоящего, а по факту жизнь оказалась наёбкой. Как раз музон гештальтики посмертные закрывать. Надо только разобраться с правами на неё, чтоб не влететь потом на бабки. Дичайше извиняюсь, Денис Борисович, что перебил…

Я ошибался. Пространство смердело чем-то сугубо техническим, перегоревше-вонючим, словно обосрался выхлопом “КамАЗ” или тепловоз. Я почему-то не сомневался, что Гапон сейчас обязательно как-то отреагирует, раз характер вони не задевает репутации его драгоценных москвичей. Но Гапон и ноздрёй не повёл! Зануда Глеб Вадимович тоже не принюхивался, как и Денис Борисович. И всё это никак не походило на английскую гранд-невозмутимость.

– Всеприсутствие смерти легко принять за её всеотсутствие. Ведь если бы смерть легко обнаруживала себя, она была бы не таинством, а дурацким фокусом, – проникновенно улыбнулся Денис Борисович. – То, что находится в какой-то точке, отсутствует в других местах. И, наоборот, повсюду рассеяно то, что находится нигде. Не случайно всякая мысль в конечном итоге оказывается мыслью о смерти. Смерть – своего рода еssence absolue любой проблемы…

Со зрением тоже творилось странное – точно феноменальный ворюга смахнул с моих глаз линзы и молниеносно подменил их на новые с диоптриями наобум. На какой-то миг я сделался беспомощно близорук, но вскоре опять стал видеть. Только в правом глазу всё было излишне чётким, а в левом как будто чего-то недоставало.

И вездесущая вонь, как хамелеон, в очередной раз сменила окраску. Теперь она была не дизельно-технической, а канализационной. Так могло бы пахнуть в салоне невезучей машины, которая на светофоре накрыла собой чадящий испарениями канализационный люк.

Но чёрт с ней, с вонью. Необъяснимое творилось и с разговором. Он словно расслоился, пополз в разные стороны, как те самые разнонаправленные поезда, что привиделись мне.

Снова резко тряхнуло, по горлу вверх-вниз прокатился ком внезапной тошноты – то ли от вестибулярного и временно́го надругательства, то ли от невыносимо гнилостного запаха сточной трубы.

Всего минуту назад Денис Борисович говорил о греко-христианской западне. Подспудно анализируя вонь, я вспомнил памперс Прохора, а вслух уточнил, почему западня именно греческая. Затем Гапон, кряхтя, пошутил про тёплый стульчак Бога, и в воздухе запахло переваренной капустой и кишечными газами…

А всё было, оказывается, не так! Пахло-то застарелой канализацией. И спросил я совершенно другое:

– А бывают ещё онтологии, кроме греческой?

Денис Борисович с подчёркнутой благожелательностью ответил:

– Разумеется. К примеру, индуистский тип мышления, когда бытие постигается не посредством метафизики, а через медитацию, рассредоточенную рефлексию и память.

– Хе-е, а ещё бывает жидовская онтология, – развязнейше ляпнул Гапон и вдруг затянул на мотив советского циркового марша: – Ев-рей-ский ци-ы-ырк – на конной тяге шапито-о! Ев-рей-ский ци-ы-ырк – пе́сах пришёлся на пури́м! Ев-рейский ци-ы-ырк – в ушах Амана ЛСД! Ев-рей-ский ци-ы-ырк – Эсфирь в утробе родила-а!..

От этих беспричинных, с вытаращенными глазами куплетов веяло чудовищным, очень тревожным бредом. А вокруг стоял сокрушительный запах прогнившего дачного септика – того самого, который мне довелось выкапывать на первом году службы летом. Нас отрядили к тёще подполковника Малашенко извлечь негодный отстойник и подготовить траншею для нового. Работать пришлось в респираторах – изгаженная почва насквозь пропахла безликими людскими нечистотами. И теперь воскресший запах осквернённой земли клубил миазмы вокруг нашего стола.

– Ев-рей-ский ци-ы-ырк – в семь сорок будет холокост!.. Ев-рей-ский ци-ы-ырк – Восьмое марта – женский день!.. Еврей-ский ци-ы-ырк – Борис Ефимович Немцов!.. – Гапон вдруг чудовищно сконфузился, погасил глаза и оборвал пение. – Дичайше извиняюсь, просто вношу посильные пятьдесят копеек в дискуссию…

Мягко качнуло. Снова почудилось неподвижное купе со шторками на окне, перрон, проплывающий по соседней колее вагон, в окне которого я увидел себя, глядящего наружу очумелым взглядом.

Железнодорожный обман, точно удар когтистой лапы, расслоил прошлое на несколько параллельных времён, и в каж-дом постукивал колёсами свой событийный поезд. Это в соседних пьяных измерениях бренчали еврейский цирк и опошленное “Прекрасное далёко”. Там поочерёдно смердели памперс, капустная перда, выхлоп антропоморфного дизеля, городская канализация и лопнувший дачный септик.

А здесь и сейчас всего-то пахло чебуреком, который разворошил Глеб Вадимович. Да, запах фарша и прогорклого масла был предельно неаппетитным, но по крайней мере отчётливо пищевым.

– Итак, человек больше не способен находить смыслы ни в распятом Логосе, ни в пифагорейской гармонии, хотя по-прежнему пребывает в западне греческой онтологии… – Денис Борисович то ли вернулся к какой-то условно-отправной точке, то ли вообще с неё не уходил.

– А в чём, собственно, западня?! – спросил я, радуясь, что реальность хоть как-то стабилизировалась. Заодно сделалось понятно, почему никто не реагировал на запахи. Обонятельное наваждение происходило исключительно в рамках моей “имманентности”, а для остальных, судя по всему, просто пахло варёным мясом.

– В ничем не подкреплённой убеждённости, – ответил с тайной улыбкой Денис Борисович, – что руководимое законами причинности мышление способно проникнуть и в немыслимость. Иными словами, что мыслить великое Ничто не есть синоним не мыслить вообще. Как только мы помыслим смерть, то есть поместим её в пространство ума, то власть небытия будет повержена или хотя бы поколеблена!..

– Хе, прям как в анекдоте про мужика… – сказал Гапон.

– Не на этом ли утверждении основывается догмат о сошествии Христа в ад? – Глеб Вадимович меланхолично разглядывал тарелку, на которой потрошил вилкой желтоватую кожу чебурека.

Они начали синхронно каждый свою фразу, но при этом у них поразительным образом сложился не разнобой, а внятный дуэт, из которого не пропало ни единого слова. Они будто не говорили, а выводили в воздухе разноцветными говорящими шрифтами.

– …что советовал бабе с маленькими сиськами натирать их туалетной бумагой. Та спрашивает: “А поможет?” А тот ей: “Ну, с жопой же помогло!..”

– …Христос не просто спустился в ад, он его помыслил, поместил в себя и тем сокрушил…

– Ха-га-а!..

– К-хм…

– Но что дозволено Юпитеру, – живо откликнулся Денис Борисович, – то не дозволено быку. Статус небытия противоречит самой природе мысли. Человеческое сознание есть разновидность бытийной активности. А смерть как досущностный феномен немыслима в любой момент – ни до, ни во время, ни после. Увы, всякая истинная мысль о смерти – трухлявая пустота в черепе бедного Йорика.